Довольно затруднительно упомямуть в заглавии о евреях и не встретиться с обвинением в антисемитизме, притом - сразу с двух сторон, со стороны евреев и со стороны русских.  В самом деле, среди разорвавших или надорвавших свою связь с еврейством как религиозно-культурным целым евреев, среди евреев ассимилирующихся и ассимилируемых мы наталкиваемся на чрезвычайно обостренное и болезненное чувство стыда за свое еврейское происхождение [1].  Конечно, они сами будут это решительно отвергать, но факта опровергнуть нельзя, хотя бы и не все хотели его видеть.  Мне стыдно за стыдящихся своего еврейства евреев, как должно быть стыдно за них и всякому хорошему еврею: но тут ничего не поделаешь.  Но человечеству надо войти в их положение, т.е. положение стыдящихся своего еврейского происхождения.

[1] С.О.: Как, конечно, и среди т.н. интеллигенции - стыда за свое русское происхождение, хотя бы даже подавляемого и таимого от самих себя.

[2] Одним из существенных признаков такого вполне ассимилированного еврея служит искренее принятие им другой религии.  С религиозной точки зрения для настоящего еврея принятие им христианства не может быть только индивидуальным.  Ведь это значит, что пришел обетованный прежде всего еврейскому народу Мессия и что пришел он не для отдельных индивидуумов, а для всего еврейского народа.  Потому обращающийся в христианство еврей должен остаться обращенным к своему народу, как к нему посылаемый Христом ученик и апостол.  Он должен уповать на еврейскую христианскую церковь, а не растворяться в “эллинской”.  (Слова ап.  Павла Гл.  3, 27, см.  дальше - обычно толкуются неправильно: национально-культурных особенностей и ценности их ап. Павел не отвергал).  Конечно, есть еще и евреи, лишь “случайно” рожденные в еврействе, а по существу природные христиане.  Для них мыслим и естественен даже только индивидуальный переход.  Аналогичным образом надо понимать и чисто культурный переход еврея от еврейской культуры к одной из христианских.

Вот почему ассимилирующийся и отрывающийся от своего народа еврей неизбежно становится абстрактным космополитом.  Он не находит себе места ни в одном народе и остается в пространстве между нациями, интернационалист.  Он исповедует не национальные идеалы, которые кажутся ему ограниченными и частными, но идеалы “общечеловеческие”, которые вне своих национальных индивидуаций абстрактны, безжизненны и вредоносны.  В политике он склоняется к идеям отвлеченного равенства и отвлеченной свободы, т.е. делается демократом; к тому же, по отсутствию связи с конкретною и потому всегда национальною действительностью и по свойству своего ума, радикальным демократом.  В сфере проблем политико-социальных он превращается в социалиста, к тому же в наиболее бесстрашного по своей последовательности и наиболее систематического, т.е. в “научного” социалиста и в коммуниста.  Только этим путем может он сохранить остатки своего национального еврейского универсализма и своей национальной универсалистической религии, хотя и не без существенного искажения того и другой.  Нет ни малейших оснований понимать мою мысль так, будто ассимилирующийся еврей всегда и везде до конца осуществляет внутреннюю диалектику своей природы, будто он, например, обязательно делается явным и сознательным врагом всего национального.  Он может допускать и признавать национальное, даже ревновать лаврам лорда Биконсфильда.  Но, если он последователен, он приемлет национальное, как нечто вторичное, несущественное, как некоторую, может быть - и неизбежную, но не безусловно ценную акциденцию.  Во всяком случае, он склонен понимать национальное в отрыве от религии, подставляя на ее место расу или секуляризованную культуру, государственность или что-нибудь подобное.  Важно, что общечеловеческая культура преподносится ему как симфоническое единство частных и национальных культур.  Ведь такое единство по необходимости иерархично и первое место в нем для всякого данного момента (да и вообще) должно принадлежать какой-нибудь одной национальной культуре.  А легко ли еврею отречься от веры в вечное первенство культуры еврейской?  Недаром же даже разорвавшие с еврейским народом евреи с особенным вниманием относятся к успехам именно евреев, говорят, часто не без высокомерия, об одаренности еврейского народа, создают репутацию ученым, литераторам, художникам из евреев.  В России приходилось за годы революции встречаться с такими фактами, что еврей-христианин, резко враждебный всякой революции и всякому социализму, не мог скрыть своего удовольствия при виде талантов и успехов еврея Троцкого.  Говорю не в осуждение, тем более, что и сам считаю Троцкого человеком талантливым, а в объяснение, и не считаю нужным скрывать добросовестно и беспристрастно наблюдаемые мною факты.

Итак, ассимилирующийся еврей по существу своему интернационалистичен и абстрактен.  В этом последняя связь его с еврейством, которое само-то не интернационалистично и не абстрактно.  Порвав эту связь, он теряет свою специфичность и растворяется в мире чуждой ему культуры, иногда - становится ее живою клеточкою.  Именно чужеродностью ассимилирующегося еврея всякой органической и потому национальной культуре объясняется тот факт, что в ней евреям принадлежат лишь вторые и третьи места.  Ни в философии (за исключением, может быть, Спинозы), ни в науке, ни в искусстве евреям руководящей роли не принадлежало.  Это не свидетельство против одаренности еврейского народа, ибо из него выходили древние пророки, в его среде появилась Библия и его гений отразился в Каббале.  Но еврей, как и человек всякой другой культуры, может создавать великое и оригинальное только в сфере своей же культуры, и никак не в отрыве от нее.

Интернационализм и абстрактность существенно противоречат духу всякой живой органической культуры.  Они возможны, как страшные призраки, только на почве ее разложения.  Они должны наталкиваться на сопротивление со стороны здоровых ее элементов тем более решительное, чем здоровее культура.  (Прошу читателя не передергивать и не приписывать мне призывов к погромам).  Да, ведь и сами ассимилирующиеся евреи должны быть после всего сказанного нами поняты как продукты разлагающейся периферии еврейской культуры.  (Говорю не “еврейской культуры”, а “ее периферии”, ибо самое еврейскую культуру считаю живою и органичною и умею ценить ее не менее, чем ценят ее ассимилирующиеся).  Вот эта-то вечная взаимная борьба, иногда глухая, иногда явная, между здоровыми элементами культуры и ассимилирующимися евреями и объясняет, почему такие евреи чувствуют себя всегда обиженными, угнетенными, почему они всегда насторожены и болезненно чувствительны, почему волнуются только услышав слово “еврей”.  Не легче вечно оставаться на вторых местах и еще чувствовать объективную, но часто конкретно неуловимую, враждебность к себе со стороны “акциденций” общечеловеческой культуры.  Тут и революционером сделаешься.  А еврей ассимилирующийся и без того по самой природе своей - революционер.  Ибо он - враг органической национальной культуры, которая ему мешает и его теснит, и естественный союзник разлагающих ее “революционных” процессов.  Ибо он еще сохранил в себе пламенный, устремленный к последнему и абсолютному, ни перед чем не останавливающийся религиозный порыв еврейского народа, закованную в алмазные цепи тончайшей силлогистики расплавленную стихию.  Принято объяснять революционность рассматриваемого типа евреев внешними условиями: гонениями, ограничениями, погромами и т. д.  Но все это лишь следствия и внешние доказательства указываемого нами основного факта.

Начав с объяснения, почему заглавие нашей статьи подозрительно для многих евреев, мы не обьяснили еще, почему оно подозрительно и для многих русских.  Почему и им употребление слова “еврей” часто кажется признаком “антисемитизма”?  Почему и их оно, во всяком случае, настораживает?

Русский человек живет под ужасным гнетом впечатлений от активного, грубого и чревного антисемитизма, который нашел себе достаточно отвратительное выражение и в погромах, и в “кровавом навете”, и в атмосфере мероприятий и в самих мероприятиях старого русского правительства.  Правда, волна антисемитизма началась не в центре России, а в сфере, либо входившей в пределы католической Польши, либо католически-польским влияниями обусловленной.  Но это плохое утешение, тем более, что любители сошлются на черту оседлости.  Как бы то ни было, русский человек стеснен в свободе суждения, ибо он не в силах отделаться - и хорошо, что не в силах! - от чувства жгучего стыда за многое в нашем недавнем прошлом.  Вместе с тем, более или менее смутно сознает, иногда даже в самом себе, враждебность его национальной русской стихии к еврею-космополиту, и к тому же не думает, что всякий еврей относится к этому типу.  Он сознает далее второстепенное положение еврея (еврея-космополита) в развитии русской культуры, положение его, как “русского второго разряда”.  Чувство справедливости возмущается в нем, тем с большею силою, чем меньше он осмысляет факт.  Это чувство делает его беззащитным перед “еврейским общественным мнением” и неспособным правильно поставить и разрешить еврейский волрос или, вернее, еврейские вопросы.

Проведем прежде всего некоторые различия, выше уже намеченные.  Мы различаем: 1) религиозно-национальное и религиозно-культурное еврейство, еврейский народ, который составляет одно и единое культурно-религиозное целое, несмотря на то, что рассеян и разделен по разным культурам и народам, и в пределах каждой или каждого из них образует или может образовывать частное и специфическое целое, и 2) периферию еврейства, которая, отрываясь от своего народа, своей религии и культуры, денационализируется и ассимилируется, а среди этой периферии - а) евреев, совершенно ассимилированных тою либо иною национальною культурою и ставших живыми и органическими ее индивидуациями, и б) евреев интернационалистов по существу и революционеров по природе.

Вот об этом последнем типе евреев (2б) мы до сих пор и говорили.  в отношениях к нему один из источников современного антисемитизма, но признание того, что он существует, описание отличительных его черт и попытка раскрыть его внутреннюю диалектику, даже оценка его с точки зрения религиозных и культурных ценностей являются не антисемитизмом, а научно-философскими познавательными процессами.  Научное познание не может быть запрещаемо и опорочиваемо на том основании, что приходит к выводам, для нервозных особ неприятным.  Хотя это из всего сказанного и вполне ясно, я считаю нужным настоятельно указать, что, анализируя и оценивая указанный тип, говорю не о всех типах еврея, не о “еврее вообще” и не о всех евреях.  Если оценка моя оказывается неблагоприятною и неприятною, я столь же не считаю себя врагом и хулителем евреев, сколь не считаю себя врагом и хулителем русских, когда осуждаю еврейские погромы и коммунистическую чека (конечно, и всякую чека и коммунизм: к сожалению, приемы “демократической” полемики вынуждают к подобным стилистическим и по существу излишним оговоркам).  Ведь нельзя же, в самом деле, считать всех евреев святыми, мудрыми и духовно здоровыми.

Еще одно замечание.  Говорю я об известном социально-психологическом типе.  Такой тип всегда есть некоторый идеальный синтез реальных черт, выражающий и их самих и их реальную диалектическую связь, но эмпирически воплощающийся лишь в некоторых к нему приближениях.  Таким образом, тип никогда не находит себе вполне адекватного выражения в каком-нибудь одном индивидууме; но одни индивидуумы более или менее ясно выражают его структуру и диалектику, другие - отдельные его черты.  Кроме того, он сказывается и в общих, “коллективно-социальных” тенденциях развития.  Эмпирически в одном и том же индивидууме часто происходит скрещение разных типов.  И конечно, в жизни дан целый ряд неуловимых переходов от религиозного еврея как живой индивидуации еврейского народа, к еврею ассимилирующемуся и к еврею, переродившемуся в живую индивидуацию нееврейской национальной культуры.  Но это не значит, что типа нет и что он не соответствует определенной социально-психологической группе.[3]

[3] Теоретическое обоснование этого см.  в моей “Философии истории”, Берлин, 1923, а опыты исторического применения в моих исторических работах.

В XVIII веке европейская культура вступила в период индивидуалистического распада.  Это сказалось, между прочим, в расцвете рационалистически-демократических идей (немного позже - капитализма) и утопического, сначала даже явно религиозного, социализма.  Здесь именно и проявилась активность рассматриваемого нами типа.  Отрываясь от еврейства, ассимилирующиеся евреи стали широкими волнами вливаться в европейскую культуру.  Они сливались с европейским капиталистическим миром, его радикализируя, и, с другой стороны, с европейскими демократическими, а еще более - социалистическими течениями.  Не они их вызывали к жизни, но они, в полном соответствии с тенденциями этих течений, способствовали тому, что эти течения становились все более радикальными, революционными, абстрактными и материалистическими (ибо это одно и то же, абстрактность и материализм).  Так новая фаза европейского социализма связалась с еврейскими именами и еврейскими чертами.  Он утратил прежнюю расплывчатость и прекраснодушие, сделавшись сложною, талмудически разрабатываемою системою и незаконно монополизировав эпитет “научного”, и, став боевою и революционною доктриною, превратился в интернациональное движение и универсалистическую абстрактную религию.  Произошел космос продуктов распада двух культур: европейской и еврейской.  Какова тут доля вредного влияния со стороны каждого из элементов, сказатъ, разумеется, очень трудно и даже совсем невозможно без тщательных специальных изысканий.  Но для них условия до сих пор крайне неблагоприятны, так как господствуют страсти и пристрастия: у одних стремление во всем обвинить евреев, у других - стремление их совершенно обелить.  Мы ограничиваемся констатированием общего факта, напоминая, что наша задача не в лечении нервнобольных.

Вполне понятно, что ассимилирующиеся евреи сыграли свою роль, хотя отнюдь не основоположную, и во вредном для русской культуры процессе чрезмерной европеизации.  К тому же и европеизм XIX в.  не свободен, как мы видели, от влияния этих евреев.  Коммунизм - только зрелый плод марксизма, освоенный и переработанный исконно русскою стихиею большевизма.  Интернационализм и материализм русской коммунистической революции, ее мировой размах, ее революционный пафос слишком созвучны и соприродны основным тенденциям денационализированных евреев, чтобы не сделаться для них центрами притяжения, призывными огнями, о которых и суждено им было обжечь себе крылья.  Конечно, необходимо покончить с глупою сказкою (или с новым “кровавым наветом” - все меняет свои формы, даже клевета), будто евреи выдумали и осуществили русскую революцию.  Надо быть очень необразованным исторически человеком и слишком презирать русский народ, чтобы думать, будто евреи могли разрушить русское государство.  <...> Но денационализированные евреи участвовали в русской революции и участвовали в ней в силу самой природы их.  Они стали отходить от нее (в лице оппозиции в обоих ее флангах) лишь теперь, вместе с переходом ее к национальной фазе.

И для Европы и для России суть дела, разумеется, не в каком-то фантастическом еврейском заговоре и не в факте участия евреев, а в самих процессах разложения, охвативших европейскую культуру и европеизованную русскую государственность.  Евреи оказались лишь попутчиками, сошедшими со своего перепутья.  Они влились в процесс.  Может быть, они даже обострили его и ускорили его темп, но, во всяком случае, значение их безмерно преувеличено.  Не будь процессов разложения, они ничего бы не могли сделать.  И несчастье России совсем не в денационализированном еврействе, а в тех условиях, благодаря которым и оно могло оказаться действенным.  Потому так и страшны подымающиеся в России волны нового антисемитизма, что не столько действительно вредные, сколько говорливые и суетливые попутчики революции могут оказаться искупительною жертвою.  И не только они.  Разыгравшаяся стихия, поглотив их, обрушится и на еврейский народ, уже ни в чем не повинный, так же отрицающий отпавших от него, как и мы их отрицаем.  И по нашему твердому убеждению, волны антисемитизма опасны не только для евреев.  Они являются грозным испытанием для самого русского народа.  Им надо противопоставить не только религиозно-нравственную и правовую идею, но и трезвый национальный интерес, ибо и преступление народа безнаказанным не остается.

Здесь, врочем, мы заняты не этою практическою проблемою, а вопросом более общим, хотя с нею теснейшим образом и связанным.  Мы стоим на почве органического понимания культуры, признаем только реальные и конкретные культуры, а общечеловеческую понимаем как реально-конкретное и соборное единство (многоединство) частных.  Поэтому денационализирующееся и ассимилирующееся еврейство наш вечный враг, с которым мы должны бороться так же, как оно борется с нашими национально-культурными ценностями.  Это - борьба неустранимая и необходимая.  Какие же наилучшие способы и формы борьбы?

Побеждает сильнейший; и первое условие победы - самоусиление и саморазвитие.  Без этого условия не помогут никакие скорпионы; при выполнении его скорпионы не нужны.  Проникнемся, действенно проникнемся сознанием абсолютной “православной” обоснованности нашей культуры, сознанием ее единства, ее цельности и органичности.  Попробуем целостно ее осуществить.  Тогда не будет в ней процессов внутреннего разложения, не будет распадов и трещин, точек приложения для чьей-либо разрушительной деятельности, сознательной или бессознательной, Тогда не опасны будут ни материализм, ни интернационализм, ни социализм, ни все прочие подрывные идеи и гипотезы.  Их просто не будет, как действенных сил разложения, и у денационализированного еврейства окажется отнятою почва для вредной деятельности, вернее, - для соучастия во вредной деятельности.

Конечно, здоровая государственность предполагает активную борьбу с культурно-вредными течениями.  Такая борьба вестись должна, и она будет вестись.  Но ведь мы установили, что гибельные потенции ассимилирующегося еврейства становятся действительными, актуальными не сами по себе и из себя, а только при реальной наличности однородных им тенденций в самой культуре.  В реальном вредном для культуры течении уже произошел осмос еврейского с национальным, и с ним, этим течением, приходится бороться как с целым.  Оно не будет уничтожено тем, что доступ в него евреям будет закрыт, если бы даже такая фантастическая идея относилась к области осуществимого.  От этого оно не зачахнет, ибо не одними же евреями оно питается.  Так, борьба с денационализированным еврейством может быть только косвенною и опосредствованною.

Но ведь “тип” все-таки вреден, хотя бы угрозою актуализации своих потенций, и какая-то борьба с ним нужна.  Пускай культура здорова и вырабатывает против него здоровые реакции всего своего организма.  Она всегда может заболеть, и тогда сразу же подвергнется усугубленной опасности.  Разумееся, борьба, честная борьба, нужна.  Но как она возможна? как бороться с потенциями? и как бороться с “типом”?  Эмпирически его нельзя отождествить ни с некоторою определенною категориею людей, ни, тем более, с конкретными индивидуумами.  Он практически, как объект прямого воздействия, неуловим.  (Прошу читателя не приписывать мне в данном случае чувств сожаления).  Ни “черта оседлости”, ни особое, хотя бы и самое детальное законодательство о евреях; ни самый неограниченный административный произвол здесь не помогут.  Все это окажется сетью, чрез которую пройдут самые большие рыбы и в которой погибнут самые маленькие.  С другой стороны, все это привьет самой государственности опаснейший яд бесправия и произвола и, в конце концов, доведет ее до гибели, ибо государство может длительно существоватъ только как государство справедливости и правды и не может быть таковым, действуя несправедливо.  А какая уже тут справедливость, когда караются потенции, да еще предполагаемые, да еще определяемые по внешним признакам?  Сделать же глубоким сердцеведом всякого милицейского не в силах никакое государство.  Какая там справедливость, когда, поневоле определяя врагов по признаку происхождения, делают своим врагом и преследуют не вредный тип, а весь еврейский народ, который и сам его своим законным ребенком не считает!

Остается, значит, только косвенный и опосредствованный метод борьбы.  И он, на самом деле, существует.  - Если правда, что сам еврейский народ вовсе не тожественен с продуктами распада своей периферии и сам не считает денационализированных евреев истинными евреями, если сожительство данной культуры с этим народом никакой опасности ее развитию не представляет, - а я лично во всем этом глубоко убежден, - есть простой и положительный выход.  Именно, надо помочь и еврейскому народу и его борьбе с разложением его периферии, помочь путем содействия его религиозно-культурному сохранению и развитию, не механически отсекая от него периферию (это невозможно), а ставя в благоприятные условия развитие подлинного его ядра.  Странным образом религиозная нетерпимость христианских государств мотивировала борьбу с религиозным еврейством, способствуя в нем процессам распада и делая его из союзника врагом, но питала действительного врага - еврейство, отрывающееся от своей религии и культуры.  Но и сейчас еще этот враг - общий враг и еврейства и христианства.

Считая религиозно-культурный еврейский народ нашим естественным союзником в борьбе с его денационализирующейся и ассимилирующейся, разлагающейся периферией, я в то же самое время не признаю возможным резкое их разграничение.  Грань проходит не между социально-культурными группами и даже не между отдельными людьми, хотя среди них и встречаются довольно яркие прсдставители того либо иного тила, но - внутри всякого индивидуума.  Разлагающееся еврейство не только “накожная болезнь” еврейского народа, но, в известной мере, и его внутренняя болезнь, в здоровом, но внешне не определимом ядре его им преодолеваемая.  И если я признаю существенным признаком еврейского народа его религиозность, а наибольшую полноту ее усматриваю в том, что называется еврейскою религиею в самом точном и строгом смысле слова, я не склонен и здесь проводить слишком резкую грань.  Еврей, скептически и даже отрицательно относящийся к вере отцов, еврей, забывший ритуализм и весь быт еврейского народа, еврей, сознательно ни во что не верующий, - все же может быть по существу своему религиозным.  Часто он извратит свою еврейскую религию в плоскую религию человечества, если в не менее плоскую религию разума.  С годами и в нем может заговорить еврейская душа, и окольными путями он направится к вере отцов, подойдет к ней и только не всегда ее узнает.  А это значит, что и прежде не совсем угасал в его душе огонь веры, что он всегда был, хотя бы и сам того не сознавая, религиозным евреем.  Да и еврейскую периферию можно понять, только поняв извращаемую ею, но еще не угасшую в ней религиозность.

Мы говорим о единстве, целостности, органичности и своеобразии еврейской культуры, именно ею определяя еврейский народ.  Но как раз еврейская культура - и в этом величайшее ее достоинство и значение - насквозь религиозна, от религии неотделима.  Значит, и она, культура, не исчезает вполне вместе с движением еврея от центра еврейства к его периферии, каким бы извращениям она ни подвергалась.  Да это и само по себе ясно для всякого внимательного наблюдателя, много очевиднее, чем религиозность всякого еврея.  “Солидарность” евреев, которая сохраняется, несмотря на тягчайшие испытания и которая устыжает или возмущает другие народы, является живым свидетсльством в пользу единства еврейской культуры, и единства религиозного.  Ведь надо же, наконец, понять, что это не простое единство единоплеменников, а единство детей Авраамовых, кровное единство народа, избранном Богом, носящего на теле своем знамение вечного завета с Богом.  Это - Богом освященное и скрепленное кровное единство.  Оно сильнее, чем всякое натуральное единство, и оно переживается евреем глубже, чем переживает единство всего “рода христианского” современный христианин, об этом единстве ныне почти забывший.

Так мы принципиально отказываемся от проведения каких-либо резких разграничительных линий и не считаем таковыми ни соблюдение закона, ни религиозность, ни паспорт.  Но отсюда отнюдь не вытекает отказ от различений, от определения разных типов и от их оценки.  Я различаю периферию и ядро еврейского народа и говорю об этом ядре, как о самом “еврейском народе” в его наибольшей эмпирической раскрытости и здоровье.  В недостаточном различении между ним и его перифериею и коренится, на мой взгляд, одно из самых опасных зол всякого антисемитизма, вовсе, конечно, его не оправдывающее.

Еврейский народ наш естественный “союзник” в борьбе с его “периферией”.  И действительно, преодолевая, выправляя и всасывая ее в себя во имя собственного своего религиозно-культурного идеала, еврейский народ избавляет нашу культуру от вечно предстоящей ей потенциальной опасности.  С другой стороны, и мы, путем нашего саморазвития, не допуская того, чтобы эта периферия актуализировалась, помогаем еврейскому народу в его борьбе, а, всемерно содействуя его органическому и нормальному саморазвитию, уничтожаем эту опасность в самом ее корне.

Однако, еврейский народ не только наш союзник, но и наш противник.  Еврейство и христианство противостоят друг другу как притязающие на единственную истинность своего учения, хотя христианство и уповает на то, что все народы (в том числе и евреи) обратятся ко Христу, а еврейский народ, отрицая явление Мессии, верит лишь в победу еврейства как в первенствующее его положение среди других все же спасающих людей религий, и чуждается прозелитизма.  Еврейский народ противостоит христианским народам более, чем любая из иных религий.  Еврейство связано с христианством одним Мессиею, который к евреям пришел и которого они отвергают.  Мы признаем Иисуса Христа, Мессию и Богочеловека, который по человечеству кровно связан с еврейским народом и который прежде всего пришел к чадам дома Израилева и который нас сделал новым Израилем, Израилем духовным (Гал. 3, 26-29; 6, 15 сл.; Рим. 2, 28 сл.).  Как же Израиль по плоти отделен от Израиля по духу?  Неужели же два Израиля?  Нет: или мы, христиане, избранный народ божий, Израиль, или евреи [4].  Этот факт в современном европейском сознании затемнен тем, что западное христианство отпало от Православия и распалось на ряд исповеданий и сект.  Таким образом ослабело сознание единой истинной веры, “единого рода христианского”, и вместе с ростом неверия, религий человечества и разных теософий и вместе с усиленным взаимообщением разных религий, - христианство стало восприниматься, как одна из них.  Наступила эпоха релятивизма, внешне устранявшего, но не преодолевшего антисемитические тенденции, которые были ослаблены и тем, что ослабели органические силы культуры, а симптомы ее упадка принимались за ее идеалы [5].  Тем не менее, соперничество существует и должно, прежде всего, быть осознанным.  И заметим еще одно: западное христианство само интернационально и отвлеченно, а религиозно-культурное еврейство - конкретно-национально, этим одинаково отличаясь и от него и от своей собственной периферии.

[4] Религиозное соперничество с евреями, будучи неправильно переносимым в сферу отношений к еврейской периферии, приводит к чудовищным выводам.  Исходя из религиозного (!) упования еврейского народа (!) на победу его веры, приписывают это упование ассимилирующемуся (т.е.  отрекающемуся от еврейского народа!) еврейству; и, опознавая интернационализм и материализм второго, приписывают их (еще с меньшим основанием) религиозному еврейскому народу, как стремление к “власти над миром”.  Здесь, в этой элементарной ошибке, - главный истонник бредовых идей о “еврейском заговоре” <...> Помогают же ошибке указанное нами религиозно-культурное единство евреев, отъединяющее и объединяющее их и способствующее “однородным реакциям”, своеобразному автоматизму, и некоторые черты самой еврейской религии, особенно - ее конкретность и связанность со всею еврейскою культурою.

[5] Мы считаем “антисемитизм” одним из самых отрицательных явлений.  Но возьмем его как симптоматический факт.  Тогда окажется, что ослабление его в современной Европе - признак не совершенствования, а упадка европейской культуры.  Его наличие в России, наоборот, свидетельствует о здоровье русской культуры.  Там же, где есть здоровье, есть возможность действительно преодолеть антисемитизм, а не просто о нем забыть.  Вот примечание, очень благодарное для клеветников.

[...  далее Карсавин рассуждает о восстановлении еврейской православной церкви; часть этих рассуждений я выпускаю, оставляя только некоторые фрагменты...  - С.О.]

В России Православие и еврейский народ резче противостоят друг другу, чем еврейский народ противостоит христианству на Западе.  Но “столкновение” происходит в России на религиозной и общей почве.  Еврейство родственное и роднее Православию, чем западному христианству.  Очертим еще раз эту общую почву.  Как еврейский, так и русский народ существенно религиозны и устремлены к торжеству каждый своей веры.  И если Православие хочет свободного обращения всех ко Христу, не насилуя индивидуально-национального, то еврейству, в общем, чужд дух прозелитизма.  Православие соборно (кафолично), но идея соборности является христианским просветлением еврейской идеи Израильского народа (demos).  Поэтому еврейство существенно национально, а Православие сохраняет все национальное в соборном.  Поэтому же и Православие и еврейство национально-конкретны, стремясь пронизать религиозным всю жизнь.  <...>

Выдвигая близость еврейской религиозности к Русскому Православию, я вовсе не хочу смягчать принципиальное их различие и застилать их трагическое столкновение успокоительною идиллическою картинкою.  Религиозный еврей (даже - что тоже маловероятно - если он признает Троичность Бога) не может признать воплощение Бога во Христе Иисусе, как в единичном человеке.  Сама мысль об этом представляется еврею кощунственной.  Для него недопустима та благодатная, но и страшная близость человека к Богу, которую исповедует Православие как основу знания жизни и бытия.  Бог для еврея трансцендентен, соединен с человеком только “заветом”, и даже имя Божие не может быть произнесено.  Еврейская религия провозглашает абсолютное разделение человека и Бога и должна быть определена, как “абсолютный дуализм” (конечно, не в смысле двух богов, а в смысле признания как бы одинакового и самостоятельного существования двоих: Бога и человека).  Но такой дуализм с неодолимою необходимостью должен приводить к отрицанию всякого знания о Боге и даже знания о том, есть ли вообще Бог и не существует ли только человек со своими человеческими представлениями и догадками о Боге.  Неизбежными следствиями этого дуализма должны быть атеизм и религия человечества или самообожание человека, грех Адама.  И поистине трагична судьба религиозного еврея, прирожденного Богоборца.  Он должен неумолимо разрушать всякие представления о Боге, всякое Богознание, дабы человеческим не осквернить Божьего, дабы не допустить Боговоплощения.  Но, чтобы остаться верующим, он должен героическим и предельным напряжением всего своего существа утверждать бытие Божие, т.е. вечно восстанавливать вечно им же самим разрываемую связь с Богом.  Говорят о скептическом, все разлагающем духе ассимилирующеюся еврейства.  Но все это - лишь слабый отблеск внутренней трагедии религиозной еврейской души.  Не всегда она была такою, но отвержение Иисуса Христа такою ее сделало, ибо ее состояние и есть само отрицание Богочеловека.  И потому не евреям, а нам раскрывается ныне истинный смысл псалмов и библейских пророков [6].

[6] Основными чертами религиозности еврейской легко объяснима специфичность еврейства ассимилируюшегося.  К сожалению, здесь я на этом останавливаться не могу и вынужден предоставить развитие моей мысли читателю в качестве полезного диалектического упражнения.

Только православный народ может разрешить проблему еврейства, ибо только в связи с ним может ее разрешить сам еврейский нирод.  А с точки зрения трезвой, практичной политики, самый подход к проблеме в указанном нами смысле оказывается чрезвычайно выгодным и для культуры еврейской, и для культуры русской.  Ведь, рядом с нашим подходом возможны или отрицание религиозного смысла еврейской проблемы, или отказ от всяких попыток ее разрешить, или, наконец, религиозная вражда к еврейскому народу.  От религиозно-культурного расцвета еврейства никаких опасностей мы не ждем и сознанию им своего первородства противопоставляем наше православное самосознание.

Религиозно-культурный расцвет еврейского народа прежде всего даст ему силы для национальной концентрации.  Это неизбежно приведет к тому, что периферия его перестанет отставать от ядра, как апельсинная корка, и срастется с ядром, втянется в него, вступит с ним в органическое взаимообщение или - уже в окончательно отъединенной части своей - нацело сольется с окружающей культурой.  Прекратится или до крайности замедлится и ослабеет процесс ее образования.  Итак, сама собою исчезнет та потенциальная опасность, которую представляют для нашей культуры ассимилирующиеся евреи и которая иначе, по самой природе своей, непреодолима, ибо потенциальна и неуловима.  Конечно, нам могут возразить, что упованием на обращение еврейского народа мы как бы снова открываем путь процессу ассимиляции со всеми вредными ее последствиями.  Мне кажется, что это не так.  Во-первых, устраняются ненормальные условия, в которых эта ассимиляция до сих пор протекала, что уже немаловажно.  Во-вторых, упование - отнюдь не принуждение и не заманивание.  Наконец, мы уповаем не на отдельные обращения, а на обращение народа.

Подозреваем, что недобросовестные критики назовут нашу точку зрения “идеологией черты оседлости” или “идеологией средневекового гетто”.  Хотя мы думаем, что гетто и черта оседлости сыграли в религиозно-национальной самобытности еврейского народа роль положительную, - ни о чем подобном мы, конечно, ни минуты не думаем.  Мы полагаем, что русскому еврейству должна быть обеспечена полная свобода религиозно-культурного, скажу даже политического самоопределения, самосохранения и саморазвития среди других народов Евразии, и притом обеспечена самым ясным и точным образом.  И это уже его дело, хочет ли он сохранять или видоизменять формы своего культурного бытия, которые, мне кажется, благодаря ненормальным условиям развития, нуждаются во многих изменениях.  <...>

[В противном случае...] разрешение еврейской проблемы лежит на иных путях.  Оно заключается в облегчении процесса ассимиляции.  Конечно, такое облегчение предполагает решительный отказ от всяких насильственных мер, только задерживающих “обращение”, но оно, вместе с тем, исключает ориентацию на религиозно-культурное еврейство.  Его надо предоставить собственной его участи (“естественной смерти”), не мешая ему, но ему никак и не содействуя, ибо зачем содействовать заведомо безнадежному?  С другой стороны, воздействие на ассимилирующееся еврейство оказывается невозможным иначе, как в порядке саморазвития данной (в частности - русской) культуры и ее самозамыкания от еврейства.  Это путь пассивного и недейственного ожидания.  Правда, в России (разумея не Россию коммунистическую, а грядущую, евразийскую Россию), в отличие от Европы, для которой такая пассивная установка характерна, еврейству противостоит не секуляризованная и тем обеспложенная культура, а Православная Русская Церковь.  В России еврейская проблема остается религиозною даже и с рассматриваемой точки зрения.  Иначе говоря, и в этой постановке еврейская проблема может быть разрешена только Россиею, хотя бы интернациональное католичество и казалось евреям, на первый взгляд более привлекательным, чем национальное Православие.  Тем не менее, и здесь приходится тогда отнестись к ассимилирующемуся еврейству, как к неустранимому и неизбежному испытанию.  Ем существование и даже его рост - тяжелый крест, который надо терпеливо нести и тяжесть которого можно лишь несколько облегчить тем, что ему будет ясно противопоставлен призыв религиозных евреев в лоно русского Православия.  <...>

Изложенную сейчас точку зрения считаю принципиально возможною.  Она дает другое решение проблемы, согласующееся с традицией.  И мне представляется даже, что только дальнейшее развитие может дать окончательные аргументы в пользу этого решения или в пользу решения, которое мне кажется более правильным и обоснованным.  Укажу лиль на одно.  Наше решение исключает пассивное воздержание, но требует активности, действенной любви к еврейскому народу, как таковому, а не только ко всякому еврею, как индивидууму.  А там, где действенная любовь, там, наверное, и правда.  Ибо дерево всегда по плодам познается.

Развиваемая нами точка зрения встретит, конечно, упреки в утопизме.  Но мы уже давно привыкли к нападкам и непониманию со стороны наивных и даже научно отсталых идеологов единой общечеловеческой культуры и секуляризации.  В том мы и видим свою заслугу, что решаем еврейский вопрос по существу и на почве религиозной.  <...>

Что же касается обвинений в утопизме, то мы уже давно привыкли к нападкам и непониманию со стороны наивных и даже научно отсталых идеологов единой общечеловеческой кульутры и секуляризации.  В том мы и видим свою заслугу, что решаем еврейский вопрос по существу и на почве религиозной.  Что же касается обвинений в утопизме, так мы ответим на это вопросами: - ведет ли наш “утопизм” к каким-нибудь абстрактным или конкретно неосущестнимым мерам?  Не оказывается ли он, наоборот, очень реальным и практичным в своих выводах?  Исходя из истин Православия, мы нигде не искажаем действительности и не подчиняем ее никаким отвлеченным схемам.  Нелегко, конечно, на деле преодолеть накопленные веками недоразумения и предрассудки.  Но можно и должно настойчиво стремиться к их преодолению.  Наш путь верен.  Его интуитивно наметил и показал его конкретное значение Лесков в своем замечательном рассказе о митрополите Филарете (Владычный Суд).  - Еврей, чтобы освободить своего единственного сына от рекрутчины, нанял на последние деньги заместителя ему, другого еврея.  А тот, забрав плату, заявил о своем намерении креститься, чем аннулировался весь договор.  По закону помочь старику-еврею было невозможно.  Но владыка Филарет решил дело быстро и просто, признав обманщика “недостойным св. крещения”.  И что же?  Через некоторое время крестился сам старик-еврей.