Борису Львину – и иным читателям.

Дорогой Борис, свой ответ на Ваше сообщения я разобью на несколько частей.  В этой будут ссылки на исторические события.  В следующей – мы поговорим о либерталианстве и подобных предметах.

Б. Львин> Ваше творчество - это, прошу прощения, просто спам... На меня же Ваши дешевые трюки не действуют - я имею в виду привычку давать детальные библиографические сноски бессодержательных и ничего не доказывающих цитат, а между ними незаметно вставлять, мягко говоря, липовые утверждения... Хотя не могу исключить того, что если Ваше многословное творчество приобретет слишком много почитателей, придется кому-то взяться за перо и заняться неблагодарной работой по подсчету шулерских приемов наукообразных фальсификаторов

Словом, “вейцманисты-морганисты думают, что мы будем с ними спорить.  Но мы не будем с ними спорить, мы будем их разоблачать.”  Ну что же, попробуйте себя хотя бы в амплуа разоблачителя.

Итак, начнем по пунктам.

Б. Львин> Кто посчитал, что в первые же годы большевики расстреляли 80 процентов православного духовенства

Тут я должен сделать оговорку относительно своих прежних высказываний – но не в ту сторону, в которую полагаете Вы.  Именно, цифра 80% относилась к НАЧАЛЬНОМУ этапу репрессий.  В действительности же было репрессировано гораздо больше священнослужителей.

В 1914 г. в России насчитывалось 51.105 священников и дьяконов и 94.629 монахов и монахинь [Timothy Ware, “The Orthodox Church”, Penguin Books, 1997, стр. 162].  Некоторая часть из них оказалась в результате революционных событий за границей Красной России – либо на отторгнутых территориях (в первую очередь, Волыни, где они стали жертвой польских преследований), либо в эмиграции.  Остальные же – основная масса - стали жертвами преследований красной власти.

Теперь данные о погибших. Цитирую сообщение “Интерфакса” по газете “Сегодня” (Москва), за 30 января 1996 года, стр. 12, статья “Готовится указ о реабилитации служителей церкви”:

“По словам ответственного секретаря комиссии при президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий Владимира Наумова, за годы советской власти на территории бывшего СССР подверглись репрессиям примерно полмиллиона служителей церкви.  При этом, по его данным, более 200 тыс. из них были физически уничтожены.”

Таким образом, было уничтожено примерно 400% священнослужителей если считать только духовенство, или 140% если считать с монахами.

Каким образом могут получаться цифры более 100%?  Вот что об этом пишет дьякон Андрей Кураев [“Протестантам о православии”, М. 1997, с. 5-6]:

<< За годы неслыханных в истории гонений Русская Церковь потеряла только убитыми более 200.000 священнослужителей. Более полумиллиона священнослужителей были репрессированы. В России никогда не было такого числа служителей Церкви одновременно. Огромность этой цифры означает, что было выбито несколько поколений священников, - не "естественных" поколений, а скорее воинских "призывов", когда на место арестованного служителя алтаря тотчас же становился другой.  >>

<< Со мной в семинарии учился юноша из села, в котором никогда за годы советской власти не закрывалась церковь. Но в середине 20-х у храма замаячили чекисты - и арестовали священника, диакона, старосту, церковных певчих, пономаря и сторожа. Но храм не закрыли. Люди походили вокруг, повздыхали и решили: что ж храму без дела стоять, - надо в нем служить. И пошли ходоки к епископу, и попросили дать им нового батюшку или посвятить во священника и диакона кого-нибудь из самих сельчан. Новое духовенство прослужило четыре года. И приехал черный воронок. Снова арестовали всех "церковников". И снова храм не закрыли. И снова нашлись люди, бросившие тихий вызов власти, взявшие на себя крест священства... Пять раз повторялся этот сюжет. И каждый раз находились люди, ради Христа, готовые идти на плаху. Их выбивали. Александр Солженицын называет это "искусственным отбором", совершавшимся над русским народом: выбивание лучших, выживание худших... >>

<< И вот искалеченная Церковь обратилась к искалеченному народу. Тихо, полуслышно, без блеска шоу и без мишуры лозунговой риторики... Слишком тихо. Мегафоны потребительского культа, поддержанные динамиками зарубежных сект, заглушили голос Русской Церкви. >>

Б. Львин> Лопухи, конечно, балдеют. А простой человек спросит - где написано, что государственные булочные делали мацу? Где Вы нашли государственные булочные в начале 20-х годов вообще?

Во-первых, я говорил не про “начало”, а про 20-е гг., а во-вторых я должен поправиться: имеющиеся свидетельства относятся не к 20-м годам, а к 1939 году, однако: во-первых, как будет ясно, мацу пекли и государственно продавали в Москве и до того, а во-вторых, с учетом характера национальной политики советов, нужно учесть, что государственная выпечка и продажа мацы во второй половине 30-х – факт еще более красноречивый, чем в 20-х годах.

Между прочим, если бы Вы читали хотя бы некоторые ОСНОВНЫЕ книги по истории России революционного и послереволюционного периода, то этот факт был бы Вам известен.  Так, он описывается, во всеми ссылками, в книге А. Дикого “Евреи в России и в СССР” (NY, 1967; Новосибирск, 1994), из которой я и процитирую отрывок, только предварительно указав полные библиографические данные источника, на который ссылается Дикий.

Это еврейское издание-ежегодник “Еврейский мир” (Париж) за 1939 год.  В нем есть раздел “Обзоры положения евреев в разных странах”, со статьями “Австрия”, “Венгрия”, “Италия”, “Польша”, “Румыния” и т.д. и в том числе - “Советская Россия”.  Интересующие нас материалы находятся на стр. 270-271 и основаны на материалах московской еврейской газеты “Дер Эмес” и бюллетнях Еврейского Телеграфного Агентства.  Я, пользуясь оригиналом, слегка расширю цитаты по сравнению с тем, что цитирует Дикий.

[начало цитаты из А. Дикого]

Зная это, станет понятно, что почти через двадцать лет после начала безбожнической деятельности Губельмана-Ярославского в Москве можно было наблюдать сцены из религиозной жизни евреев, которые вовсе не подтверждали официальный курс на искоренение религии из быта.

В сборнике "Еврейский Мир" за 1939 год можно прочитать следующее: "В Москве три синагоги открыты, это - Большая, бывшая Поляковская и в Марьиной роще. Сохранилось в Драгомилове и особое еврейское кладбище, которым ведает "хевре-кадише" при большой синагоге. Имеется при ней и "бет-га-мидраш", где можно увидеть за фолиантами Талмуда старцев, убеленных сединами, и несколько юношей, мечтающих уехать в Палестину.  Как в доброе старое время, в синагогальных правлениях идет борьба "партий", ведутся избирательные кампании, и дело иногда не обходится без поклепов на противников, доходит и до вмешательства в общинные дела властей. Так, в Москве недавно "оппозиция" правления Большой синагоги обратилась к Моссовету по поводу выпечки мацы, указывая на неправильность действия заправил. Результатом было то, что Моссовет, заинтересовавшись делом, пришел к выводу, что выпечка мацы - вещь весьма прибыльная и сам занялся ею... Получилось так, что большевики насаждали верность еврейским религиозным традициям."

Сомневаться в точности приведенного выше описания не приходится. А у читателя, не-еврея, естественно, возникает вопрос: "А как же обстояло дело с куличами и пасхами в эти же годы в Москве?"...

Как всем хорошо известно, в те годы (конец 30-х) не только Моссовет не занимался производством куличей и пасох, но этим не смели заниматься и отдельные семьи в Москве и во всем СССР.

В бюллетене ЕТА от 9 сентября 1938 года мы читаем следующее: "Накануне последних еврейских праздников 1938 года "Эмес" [газета на еврейском языке в Москве] в передовой статье жаловался [sic] на то, что "еврейские клерикалы", оказывающее большое влияние на религиозную жизнь населения, обращают особое внимание на точное соблюдение религиозных предписаний и праздничных обычаев. "Раввины и их последователи, писал коммунистический орган, усиленно агитируют за обрезание новорожденных, соблюдение субботы и кошерную кухню. Они делают хорошие дела с их погребальными братствами. Эти братства, не будучи признаны законом, существуют во многих городах во вред советским гражданам. Попытки устраивать хедеры и эшиботы отмечались прессой много раз... Эти жалобы “Эмеса” не новы, их можно читать ежегодно довольно часто.  Все старания “безбожников” воздействовать на еврейское население большого успеха не имеют, и надо заметить... пропаганда советских атеистов слабеет с каждым годом".

В "Еврейском Мире" за 1939 год можно прочитать еще и следующее: "Эмес" писал, что кое-где дело доходит до того, что в еврейские праздники еврейские дети не ходят в школу и их за это не преследуют; что, например, в колхозах Сталинградского округа евреи невозбранно совершают обряд обрезания. Первый подал тому пример ударник колхоза "Озет" Радуй, а за ним последовал ударник колхоза "Трудовик", а затем и другие. На Пасху евреи повсеместно пекут мацу, и в указанном округе пример тому подал секретарь компартии Рабинович". (Бюллетень ЕТА, 10 августа 1937 года.)

Приведенные выше выдержки из еврейских источников свидетельствуют, что не так уж сильно было давление советской власти на евреев, если они в конце 30-х годов имели и свои отдельные кладбища, чего не имели остальные граждане СССР, могли безнаказанно не посылать детей в школу в еврейские праздники, совершать обрезания, печь мацу, иметь особые похоронные братства, делающие хорошие дела, не будучи признаны законом...

[конец цитаты]

Б. Львин> Кому на уши Вы вешаете лапшу про раввинов, работающих на полставки секретарем партийного комитета?

Борис, я ничего не говорил не полставки.  Я говорил про полную ставку.

Газета “Известия” (Москва), 10 июня 1994 года, стр. 4, статья С. Кондрашова “Где злоба дня сплетена с вечностью”.  Статья восторженно-юдофильская, буквально – плещущая восторгом от евреев вообще и от Израиля в частности.  Автор, по всей видимости, не осведомлен о тех сторонах еврейской и израильской жизни, о которых пишет Израиль Шагак.  Я отмечаю это для того, чтобы отвести от него подозрение в антисемитской пристрастности.

Автор с трогательным чувством пишет о Шифе, воронежском хасидском раввине “(или цадике – праведнике)”, который с 1943 года работал вторым секретарем Самаркандского горкома партии (хорош праведник).  Так он в Самарканде <<для всех секретарствовал, а в узком кругу доверенных местных евреев “раввинствовал”>>.

Правда, можно сказать: он, дескать, равввинствовал потихоньку, украдкой.  Но не будем детьми: во-первых куда смотрели органы, которые если не о его текущей практике, то о прошлом-то уж должны были знать.  Во-вторых можно ли, с самым богатым воображением, представить на месте секретаря горкома партии не недоучку-семинариста, присоединившегося к революции с самого начала (с дореволюционным партийным стажем), а православного священника, хотя бы только бывшего.  В третьих, даже забывая о первых двух пунктах, легко ли представить практикующего православного священника (тем более катакомбника), который служит секретарем горкома.

Б. Львин> Кто посчитал, что в первые же годы большевики расстреляли 80 процентов православного духовенства, а раввинов почти не задели

Что, неужели раввинов задели?  Борис, можно прочитать огромное количество книг “о преследовании евреев в России и в СССР”, но Вы там встретите буквально считанные упоминания о расстреле или иных репрессиях раввинов – причем практически все из этих случаев будут не расстрелы за веру, а случайное попадание под гребенку.

Это, повторяю, общая картина из еврейской литературы.  В иллюстративных целях, в качестве одного только конкретного примера, мог бы указать Вам на книги Чериковера, написанные на основании еврейских архивов о погромах периода гражданской войны и представляющие, в сущности, обзор этих архивов.  Эти архивы очень обширны и детальны, они были собраны интенсивной деятельностью целой сети различных еврейских организаций и содержат материалы самого разного свойства, вплоть до киносьемок погромов.  Эти трагические для евреев события – коллинеарны революционному террору, и вообще всем трагическим событиям, которые происходили во время гражданской войны, неразрывно с ними связаны, и могут потому с ними сопоставляться.  В том числе – с тотальным уничтожением православных священнослужителей.  Имеется множество материалов об уничтожении православных священников – как их расстреливали, вешали, топили, распинали в храмах.

Естественно было бы предполагать, что если бы что-то подобное происходило бы хотя бы в небольших масштабах с раввинами, то такие факты нашли бы отражение в еврейских изданиях и, в частности, у Чериковера.  Но тема о преследованиях раввинов у него совершенно не звучит.  Быть может, он упоминает несколько случаев (я сейчас не помню) гибели раввинов – но не более чем несколько и в общегражданском контексте.

Не звучит эта тема и в иных еврейских изданиях.

Этот факт тем более красноречиво, что главным и чуть ли не единственным преступлением второй мировой войны по мнению авторов того же круга почему-то оказывается не гибель около 55 миллионов людей, а гибель части еврейства – хотя, при всей трагичности этих событий, евреи не являются в них наиболее пострадавшим народом ни по абсолютному числу жертв, ни по относительному (сопоставительно с численностью народа).

Из чего можно предположить, что если бы в вопросе о преследованиях раввинов было о чем писать – о том писали бы очень много.  Но этого нет.

Но, хотя раввинов не истребляли, административные гонения на них были.  Причем главными гонителями были тоже евреи – перекрасившиеся в большевиков бундовцы.  (Еще большим жидоненавистником был Каганович.)

Б. Львин> Кто посчитал, что в первые же годы большевики расстреляли 80 процентов православного духовенства, а раввинов почти не задели (очень трогательно Ваше признание, что, мол, про мусульман Вы еще не проведали)?

Как раз (в отличие от Вас, по-видимому) проведал.  Давайте теперь про мусульман.

Напомню прежде свои слова:  “Про мусульманское духовенство у меня статистических сведений нет, но общее впечатление таково, что их трогали много чаще чем раввинов, но существенно реже, чем православных священников.”

Я их еще раз подтверждаю, и – признавая, как и в предшествующем сообщении, недостаточную историческую разработанность вопроса – в пределах имеющихся данных, на сказанном настаиваю.

Во-первых, такая картина возникает из самой мусульманской литературы.  Вот несколько примеров.

Книга Dr. Baymirza Hayit, “Islam and Turkestan under Russian Rule”, Istanbul, 1987.  В предисловии автор говорит: “It has been my life-long ambition as one who has devoted his whole life to the study of the Islamic peoples in the Soviet Union to write a detailed history of Islam under Soviet domination”.  И действительно, книга во-первых довольно толстая (550 страниц), а во-вторых, особым руссофильством не отличается, о чем можно судить хотя бы по заголовкам глав: “The Origin and Development of Russian Imperialism”, “Russian Ideology as the Basis of Russian Imperialism”, “Mode of Operation of Russian Imperialism”, “Russian Methods and Plans to dominate the World”, “Soviet Union as a Prison of Nations”, “Russian Colonial Policy”, “The Nature of Russian Colonialism”, “The Struggle between the Nationalism of the subjugated Nations and Chauvinism of Russians in the Soviet Union”, “Turkestan – a Victim of Soviet Russian Imperialism”, “Under the Russian Yoke” [где, попутно, дастается Керенскому – за “безбожность и коварство”] и т.д.

Нельзя также сказать, что книга неподробная.  Нет, при своей толщине она охватывает широкий спектр тем: о мусульманском национализме, о самых разных аспектах власти и политики, об “экономической политике режима”, о его культурной политике вообще и о языковой в частности, о басмачах и о множестве других вещей.  И, конечно, центральная тема – это судьба ислама.

Автор с возмущением пишет о том как <<русские коммунисты и их приспешники в исламских странах пытались в 1922-1926 гг. преуменьшить значение пророка Мухаммеда и подчеркнуть роль Ленина... Коммунистические атеисты в Ташкенте задавали вопрос: “Является ли Ленин пророком” и требовали от мусульманского духовенства высказать о том суждение. >> (Впрочем, как духовенство, так и советские газеты в конце концов одинаково отказались признавать Ленина исламским пророком).

Вовсе не обходит Баймирза Хайит вниманием и другие подобные выходки, внимательно рассматривая вопросы: “Что коммунистические атеисты говорят об Аллахе”, “Как коммунисты клевещут на Мухаммеда”, “Что атеисты лгут про Коран” и т.п.  (Надо сказать, говорят, конечно, кощунство, но сравнительно с антиправославной пропагандой – вещи сравинительно мягкие; до уровня Рушди большевики тогда не доросли: “Коран используется классом эксплуататоров и реакционным духовенством для угнетения и обмана рабочего народа”, “Мухамед – не посланник божий, а слуга феодальных арабов”, “Люди, изобретшие и развившие технологию, сумеют освободиться от религиозной догмы и Аллаха”, “Аллах – прежде всего идеологический синтез внешних влияний природы на отсталый народ и результат угнетения простого народа эксплуататорами” и т.п.)

Он также пишет о начинающемся (!) с 1929 г. (!) административном ущемлении мусульманских общин, как то: требованиях их регистрации и вводимых с этого времени огрничениях на финансовую деятельность мусульманских религиозных общин (как то запрет на организацию кооперативов и заводов [неплохо, да?]); запретах на организацию детских, юношеских и женских оргнизаций; на проведение вечеров обсуждения религиозной литературы; на религиозное обучение в государственных, общественных и частных школах; на проведение религиозных церемониалов в общественных, кооперативных и частных учреждениях и на предприятиях; и т.п.

Разумеется, он пишет о закрытии в 1930-37 гг. мечетей, о введенных тогда запертах на сзывание к молитиве, на посещение Мекки и пост в Рамадан, на распространение учения ислама и т.д.

Он говорит о крымских татарах, чеченцах и ингушах и их участи в 1940-х и после.

Так вот, про репрессии мулл в этой книге не говорится НИЧЕГО.  НИ СЛОВА.

Зато, например, указывается что в 1918 г. под юрисдикцией Наркомнаца (а наркомом тогда был Сталин) был создан “Комиссариат по мусульманским делам”, главным комиссаром в которым был Мулла Нур-Вахитов, мулла с поволжья (с. 82).  Как вы себе представляете в те годы “Комиссариат по русским делам”, который возглавлял бы православный священник?

В ведении комиссариата находились, например, шариатские суды.  Но к этим и другим подробностям мы еще вернемся.

Пока заметим, что и в других мусульманских книгах (или книгах о них) тема репрессий мулл тоже не звучит.  Так, например, Л.Ю. Браславский [“Ислам в Чувашии”, Чебоксары, 1997, стр. 65-67] рисует просто пасторальную картину отношений коммунистической власти к исламу в первые годы после ее установления.  Можно сказать, род конкордата.

<< С первых лет существования Советской власти и до середины 20 годов... советское государство... исходило из того, что вопрос об отношении к исламу в регионах его распространения был прежде всего вопросом политическим, от решения которого зависели во многом прочность завоеваний революции и отношение к ней трудящихся масс. С учетом этого предписывалось в районах распространения ислама проявлять большую осторожность в борьбе с религиозными проявлениями. Считалось, что против них нужно бороться не прямым отрицанием религии, а путем распространения грамоты, открытия школ, клубов, читален, распространения познаний по истории земли и человека. >>

(Сравните это с тем, что делалось с православной церковью!)

<< Первым государственным актом стала публикация Воззвание Совета Народных Комиссаров "Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока". Согласно этому документу правительство объявило верования и обычаи мусульман России, их национальные и культурные учреждения свободными и неприкосновенными. В декабре 1917 г. было принято решение о выдаче Краевому мусульманскому съезду "Священного Корана Османа" из Государственной публичной библиотеки. >>

(!!)

<< По-разному были восприняты первые шаги Советской власти в решении национальных и религиозных вопросов. Так, в Казанской губернии в 1917 году создаются комигеты мусульман, Центральное бюро мусульман, Милли шуро (национальный совет), Харби шуро (военный совет). Распространялась идея создания "Волжско-Уральских штатов" (Идел-Урал-Штаты). Центральное бюро мусульман в 1917 г. собирало неоднократно съезды, в которых принимало участие до 300 мулл и ишанов во главе с муфтием Г. Баруди. Во главе мусульманских общин, как правило были состоятельные люди, лишенные многих привилегий. >>

<< С февраля 1918 г. при Народном комиссариате по делам национальностей начал функционировать Комиссариат по делам мусульман внутренней России. В губерниях были созданы местные мусульманские комиссариаты. Мусульманское духовенство распоряжалось вакуфными землями и имуществом, поступлениями от закята. В руках мусульманского духовенства находились шариатские суды, через которые разрешались гражданские и прочие конфликты, под их влиянием находились сельские общины (джамаат). Начавшийся голод в Поволжье и опубликование "Декрета об изъятии церковных ценностей" никак не отразились на имуществе мечетей Чувашии, которые... ничего... не имели.  В начале 20-х годов было пересмотрено решение о некоторых вакуфных землях и возвращении их религиозным организациям, а также легализации конфессиональных школ. Вакуфные земли, сады, пахотные участки, расположенные в черте городов, сел были возвращены мечетям и медресе. Предусматривалось, что средства, выручаемые от использования этих земель, полностью должны поступить на содержание служителей культа и обслуживающего персонала, учащихся, на подготовку мулл, уплату государственных налогов. Все конфессионыьные школы содержались за счет вакуфов. >>

<< В июне 1923 г. на территории Чувашской автономной области в НКЮ и НКВД было зарегистрировано 42 Мусульманских общества и 590 представителей духовенсгва, которые и взяли ответственность содержать на свои средства мечеть... В отчете о количестве мечетей в Чувашии на протяжении 20-30 гг. упоминается цифра 38. >>

<< Мечети владели 25-30 десятинами земли, большинство этой земли сдавалось в аренду. В руках мусульманского духовенства находилось просвещение: мектебе и медресе. Духовенство представляло собой наиболее грамотную часть населения. В подавляющем большинстве в сельских населенных пунктах не было пока других, кроме мечети, общественных помещений, где бы могли собраться мужчины. Поэтому мечети оставались центром общественных собраний. В мечетях составлялись списки домохозяев, проводился подворный опрос, распределялись сельскохозяйственная техника, инвентарь, семена, выделяемые государством. Известны случаи, когда после богослужений в мечети избирались делегаты в сельский совет. >>

<< На территории России в 1923 г. было создано Центрально-российское мусульманское управление во главе с Султаном Галиевым, а также Совет духовников (Голэма шурасы), созданный при Оренбургском духовном управлении, которые проводили съезды духовенства Среднего Поволжья, Кавказа, Крыма, Казахстана, Сибири с целью объединеиия мусульман. В 1925 г. к духовному правлению Внутренней России и Сибири присоединились Среднеазиатские религиозные общины мусульман, количество общин возросло до 10 тысяч, мухтасибатов  - до 1200, увеличился и денежный объем пожертвований в пользу мечетей. >>

Как видите, коммунистические власти в эти годы, вырубая под корень вырубалась русскую церквовь, не только, можно сказать, обращались с мусульманами как нежная нянька, но даже провели десекуляризацию земельных и иных доходных владений!!

Или – как Вам нравится, чтобы церковь, а не сельсовет оставалась центром жизни русского села, и при этом – коммунисты оставили образование и школы в руках православных священников!

В дальнейшем в книге упоминается единственный случай репрессий – как в некотором чувашском селе арестовали муллу, это было в 30-х годах.

Возьмем другую недавнюю книгу: “Ислам в России”, М. 1996 (издание РАН), стр. 57-9.

<< большевистские власти поначалу отнеслись к исламу более благожелательно, чем к другим религиям, рассматривая мусульман, как "представителей угнетенных национальностей, пострадавших от царского самодержавия". До середины 20-х годов крупных антирелигиозных акций против ислама не предпринималось, а 3 декабря 1917 г. было даже опубликовано обращение Совета Народных Комиссаров "Ко всем трудящимся мусульманам России и Востка", подписанное Лениным. В этом обращении говорилось: "Отныне ваши верования, обычаи, ваши национальные и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными. Устраивайте свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно. Вы имеете право на это" >>

(Вот русским почему-то Ленин не предложил устраивать “свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно”.  Они, по-видимому, не “имели на это права”.  Никто из большевиков почему-то не сказал русским: “ваши верования, обычаи, ваши национальные и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными”.  Напротив, и слова и действия – были совершенно обратного характера.)

<< По личному распоряжению Ленина в декабре 1917 г. мусульманскому съезду в Петрограде 6ыла передана одна из крупнейших святынь мусульманского мира - "Коран Османа" ("Мусхаф Усмани") - рукопись Корана, принадлежавшая халифу Осману (VII век), третьему "праведному халифу". >>

<< Большая часть мусульманского населения России поначалу поддержала установление советской власти... При этом большинство богословов и мусульманской интеллектуальной элиты джадидистского направления были готовы к сотрудничеству с новой властью. >>

(Что составляет контраст с русскими и с православной церковью.)

<< Ряд исламоведов причину этого видит не только в осторожной поначалу политике большевистского руководства, стремившегося разыграть карту "угнетенных национальностей", но и в некоторых внешне сходных чертах ислама и коммунистической идеологии. Это нерасчлененность светской и духовной власти (все руководители советского государства, начиная с Ленина, считались и главными идеологами коммунистической доктрины), охват вссх сторон общественной и индивидуальной жизни, равенство всех членов о6щины, приоритет общественных целей над индивидуальными. >>

<< Примечательно, что еще до 1917 г. некоторые видные джадиды проявляли интерес к социалистическим теориям. Так, Р. Фахретдинов, который после смерти в 1921 г. Г.Баруди был избран муфтием, в 1908 г. опубликовал на страницах рсдактируемого им журнала "Шура" статъи об отношении ислама и социализма. >>

<< Вместе с тем, по мнению современного российского исламоведа А. Малашенко, сходство между исламом и коммунистической идеологией может быть лишь внешним: если ислам - гигантская региональная цивилизация со своей культурой, политическими традициями, поведенческими нормами, апробированными историческим опытом, то коммунизм – внецивилизационная идеологема, которая в силу ряда причин материализовалась на территории России.   Примечательно в этой связи мнение современного арабского богослова Мухаммада ибн Джамиля Зину о том, что коммунисты более неверны, чем доисламские арабы-язычники, поскольку последние все же признавали наличие Творца. >>

<< В начале 20-х годов получило распространение движение "советских шариатистов" под лозунгом "За Советскую власть, за шариат". В ряде мест сохранялась начальная мусульманская шкала, шариатские суды, вакуфы (недвижимость, принадлежащая мечетям), допускался прием мусульманских священнослужителей в члены ВКП(б). Высшее мусульманское духовенство привлекалось к решению государственных проблем. >>

(Ну не составляет ли это разительный контраст с происходившим с православной церковью!)

<< Однако, несмотря на это, с самого начала большевистское руководство устанавливает контроль над жизныо мусульманских общин и деятельностьо духовенства... В результате мусульманские съезды постепенно превращаются в чисто пропагандистские мероприятия, демонстриррощие неизменную поддержку "генеральной линии партии большевиков". >>

Обратимся теперь к зарубежному труду, который до некоторой степени можно считать “ссылочным” в обсуждаемой области: Alexandre Bennigsen, Chantal Lemercier-Quelquejay, “Islam in the Soviet Union”, published in association with the Central Asian Research Institute (London), NY, 1967.

Я процитирую из нее наиболее относящиеся к делу места, которые ярко показывают еще раз, что отношение большевиков к исламу было в первое десятилетие их власти, конечно, не то чтобы сердечно-доброжелательным, но по сравнению с участью православия – пасторальным.  К событиям 30-х гг. я перейду чуть позже, в свою череду.

[начало цитат из Benninsen’а]

On its seizure of power, the central government, conscious of the importance of the national factor, set out to gain the sympathy of the Muslims. Several spectacular measures were taken to that end. On November 24, 1917, shortly after the Declaration of the Rights of the Peoples of Russia, a special appeal was addressed “to all the Muslim workers of Russia and the East” which solemnly promised them that their beliefs and customs would be respected, and invited them to order their national life in their own fashion “freely and without hindrance”. The appeal, which carried the signatures of Lenin and Stalin, was powerfully worded:

“Muslims of Russia, Tatars of the Volga and the Crimea, Kirgiz and Sarts of Siberia and Turkestan, Turks and Tatars of Transcaucasia, Chechens and Mountain Peoples of the Caucasus, and all you whose mosques and prayer houses have been destroyed, whose beliefs and customs have been trampled upon by the tsars and oppressors of Russia: Your beliefs and usages, your national and cultural institutions are forever free and inviolate. Know that your rights, like those of all the peoples of Russia, are under the mighty protection of the Revolution and
its organs, the Soviet of Workers, Soldiers and Peasants.”

Then on December 12, the Council of the People's Commissars transferred that most venerated relic of Islam, the Quran of Osman, from the Petrograd National Library to the Muslim Congress. A little later, a government decree put at the disposal of the Kazan' Socialist Committee the Siiyiim-Bike tower.  (сноска: The tower of Queen Sfiyfim-Bike was, according to legend, built by the last Tatar queen of Kazan'. It was the symbol of Tatar nationalism.)  Nor was this all. The Bolshevik leaders did their utmost to come to an understanding with the Muslim “bourgeois” organisations and entrust them with the task of winning over the mass of their following to the Revolution. Stalin, the People's Commissar for the Nationalities, suggested to Ahmed Bey Tsalikov, chairman of the Milli Shura in Petrograd, reasonably advantageous terms on which the Muslims might collaborate with the new regime. This was in December 1917 Tsalikov transmitted the proposal to the Millet Mejlisi convened in Ufa, but the offer was turned down...

On January 19, 1918, a decree of the Council of the People's Commissars created the “Central Commissariat for Muslim Affairs”, whose task for the next several years was to “bolshevise” the Muslim masses. It is significant that its first three directors were not Bol-sheviks but nationalist progressives: viz, the chairman, Mulla-Nur Vahitov, and the two vice-chairmen, Galimdzhan Ibragimov (a Tatar writer belonging to the left wing of the Socialist Revolution-aries, and a member of the Millet Meilisi), and Sherif Manatov (a Bashkir and son of an imam: a nationalist of no marked convictions who, in December 1917, had headed the conservative faction in the third Bashkir Congress at Orenburg). Not until the summer of 1918 did the Soviet authorities make any effort to foist a communist direction upon the Central Muslim Commissariat, and even then the Communist Party representative on that body, Sultan Galiyev, was another progressive from the nationalist camp and a party member only since November 1917.  (стр. 82-3)

Правда, некоторые не-мусульманские представители советской власти на местах попытались проводить политику, которая не включала мусульман в органы власти, но это “colonialist” and jingoistic behaviour... was denounced and condemned at a later date in the “twenties by the rulers of Moscow. (стр. 84)

Bolshevik leaders - Stalin above all- - knew very well how precarious their regime was, and they foresaw the revival of an anti-communist enemy [в русских областях] that had been vanquished, not eliminated. Their need, at all cost, was of allies in the inevitable and imminent civil war-allies in great numbers, capable of fighting and dying for the new communist system. The Muslim masses therefore had to be “bolshevised”, and without delay.  The task was entrusted to the Central Muslim Commissariat, direction of which (yet another paradox in this very paradoxical phase) was in the hands of intellectuals of bourgeois stock: Muslims who “fellow-travelled” with the Soviet regime out of nationalist interest rather than of doctrinal conviction. The Commissariat had, from its inception, been endowed with wide powers. Its jurisdiction, as may be gathered from its component departments, covered all facets of Muslim life: industry, agriculture, education, press, justice, propaganda. In the spring and summer of 1918, steps were taken to enlarge its province still further: regional or cantonal branches of the Commissariat were authorised to treat the Muslim sections in local Soviets as subordinate to themselves; and the Central Muslim Military College-created on June 29, 1918, with Sultan Galiyev as its first president-was made the responsibility of the Commis-sariat's headquarters.
The general directive to the Commissariat was to awaken the Muslim masses to political consciousness and thus permit them to take an active part in the work of the Revolution. But Mulla-Nur Vahitov and Sultan Galiyev very soon gave this their own twist. They sought to build, in the interest of the Muslims of Russia, a veritable “state-within-the-state” that should satisfy the traditional but contradictory aspirations of all the pre-revolutionary national movements, namely: extraterritorial autonomy through a Muslim administration and a Muslim Communist Party; and territorial autonomy through a great Tatar-Bashkir state in the mid-Volga--Ural region. Muslim administration was to be carried out by means of “Muslim Commissariats” (Muskoms) affiliated to the Central Commissariat, whose dense network spread rapidly over all eastern Russia. During the initial months of Soviet rule these agencies- actually independent of the Russian-dominated Soviets handled all the domestic affairs of the Muslim community, and attended equally to education, political propaganda, justice, and even military matters. Most of the Muskoms, be it noted, had been set up on the foundations of the old “bourgeois” organisations connected with the Millet Mejlisi, often indeed with the same administrative personnel. It is therefore not surprising that they were sometimes the focus of that nationalist spirit which later on flowered into the so-called “Sultangaliyevist deviation”.

The desire for a Muslim communist organisation not in tow with the Russian Bolshevik Communist Party unmistakably manifested the independent temper of these early Muslim communist leaders on whom the pan-Turk idea still had its impact.  (с. 88-90)

Extraterritorial autonomy, as has been noticed, was no more than one side of the wider plan entertained by the direct heirs of the old revolutionary pan-Islamism who now found themselves in control of the Commissariat. The ultimate aim was the propagation of com-munism throughout dar ul-Islam, and in Turkey and Persia to begin with. Effective action in the East presupposed, they argued, a vast base in Russia itself, a national state at once Soviet and Muslim. Their choice alighted on the Volga region where they thought the old “bourgeois” scheme of the “Idel-Ural State” might be recon-structed from a new angle of vision. They attempted, therefore, to found a socialist “Tatar-Bashkir State”, stretching over an immense territory from Simbirsk and Kazan' in the west to Chelyabinsk and Troitsk in the east, supporting a population of over 6 million souls, and fit to become “the model, the hearth whence the sparks of socialist revolution would fly to the heart of the Orient”.  A Tatar communist wrote in 1920:

“For the Muslim proletariat to be drawn towards communism, it needs to be offered a national device that will act on it like a magnet.... That is why we have resumed the old watchword of the bourgeois-nationalists [the State of Idel-Ural]. To foster the revolution in the East, it is imperative to select in Soviet Russia a territory close to the Muslim East that can serve as an experi-mental ground for the building of communism, and where the best Muslim revolutionary forces can be concentrated."

These schemes of the Central Muslim Commissariat were very soon cold-shouldered by the local Russian organisations of the Com-munist Party... However, the over-all situation in Russia was too menacing for the centre to support the anti-native attitude of the local Bolsheviks to national demands. The fact was that the anti-Bolshevik opposition was everywhere rearing its head, and Civil War was in the very air. On March23, 1918, the People's Commissariat for the Nationalities, over-riding the local Bolshevik organisations, decided to issue a decree carrying the promise of a Tatar-Bashkir Republic. It was a great day for Mulla-Nur Vahitov.  (с. 90-92)

В главе “Мусульманский национал-коммунизм” читаем про период 1920-1923 г.:

Hope of a vast revolutionary response in the whole Muslim East constrained the Bolshevik high command to adopt an attitude of marked indulgence towards the Muslims of their own country, even if the “socialism” of these Muslims was strongly tainted with nationalism and their background bourgeois, not proletarian. The Comintern was too much in need of native revolutionary cadres to be finicky about their ideological soundness. The doors of the Russian Communist Party and of the Soviets were flung wide open to all Muslims whatever their background and whatever their political yearnings, with the sole proviso of formal engagement to support the programme of the CP(b). The party - so strong was its revolutionary faith, so sure its belief in imminent victory - felt quite capable of re-educating its “fellow-travellers'.

The Soviet author L. Rubinstein gives the following description of the new Muslim adherents to the Communist Party either during or on the morrow of the Civil War. The quotation relates to the Tatar country, but it is equally applicable to all the Muslim terri-tories:

“The rightist section of the Communist Party was composed of petty bourgeois intellectuals, formerly militant in the national movements, who, in becoming party members, hoped to reconcile communism and nationalism. They were the “fellow-travellers” whom the party was in process of re-educating and assimilating. The leftist section comprised radical elements which came, no less, of a petty bourgeois background.”

The bourgeois intellectual component - for proletarian origin at the time was excessively rare amongst intellectuals - was more or less sincere, but not homogeneous. It was partly made up of some gen-uine Bolsheviks: internationalists who were averse to the least show of nationalism and implacable enemies of the Muslim religion. They formed the left wing of the communist parties in the Muslim territories, but they were far from numerous and their influence - in the beginning, anyhow - was negligible. Quite often their political posture was purely opportunist and not arrived at by reasoning or by any conscious mental effort at all. Thus, in the Bashkir Communist Party, the leader of the leftist wing, Sherif Manatov, had made his debut in politics as the darling of the extreme right of the Bashkir national movement. The Moscow government distrusted them and considered, rightly enough, that their one-track, ham-handed ap-proach bade fair to range the mass of the Muslim peoples against the Soviet government.

More influential were the “national communists”: former mem-bers, for the most part, of the Muslim Socialist Committee of Kazan', or of the Baku Hiimmet, or else left-wing Socialist Revolu-tionaries captained by Mulla-Nur Vahitov, and, after his death, by Sultan Galiyev. They were, generally speaking, sincere Marxists who, to begin with, accepted without reservation the programme of the Bolshevik Communist Party but remained none the less deeply imbued with the nationalist ideal. They hoped that the establish-ment of socialism in Russia, as well as putting a stop to social injustices, would also be the consecration of the nationalist move-ment, and mark the triumphant conclusion of the combat waged for more than half-a-century by the reformist jadids for the liberation of the Muslim peoples and the modernisation of Islam [джадид – модернистское национальное движение]. Within Marxist doctrine, they took their pick of ideas and methods, selecting those that were in keeping with their particular need; that is to say, those which could substantiate their case for a more radical struggle with the West and an acceleration of the pace of reform in Muslim society. On the other hand, they steered clear of anything that might shake the foundations of that society too soon, for example the class war or anti-religious activity. They formed the right-wing majority in the local communist parties. The Moscow government gave them its blessing, regarding them as a necessary “buffer” between the central power and the native population, and hoping that it would be able, in the long term, to re-educate them.

A third category - the most numerous-was composed of Muslim intellectuals of the progressive radical variety: the real “fellow-travellers” who had not become Marxist but agreed to collaborate with the new regime because they genuinely believed the “inter-nationalism” of the Bolsheviks to be a guarantee against the oppres-sion of the indigenous peoples by the Russians, and also because they believed they detected in the Russian Revolution the prelude to the grand reckoning due to the Muslim peoples, colonised and downtrodden as these had been by the West. To this category belonged the greater number of the leaders of the old non-socialist, national parties-like the Alash Orda, the Milli Firqa and the jadids of Turkestan-who had agreed to co-operate with the Moscow government.

Last of all, there were the non-Marxist nationalist moderates to whom communism was simply a “lesser evil”... Certain of their number were even practising Muslims who thought that Islam and communism could not only be temporary bedfellows but might also be wedded permanently. A nationalist writer, Hamfi Muzaffar, wrote in 1922: “Everything predisposes the Muslim peoples to identify themselves with communism. Like communism, Islam denies narrow national-ism and recognises only islamiyat, the brotherhood and the unity of all nations under the flag of Islam”. Others of the nationalist leaders who had joined the party found that communism was perfectly acceptable to a traditional Muslim community. The Kazakh Ahmed Baytursun, for instance, wrote about the compatibility of communism with a patriarchal, nomadic society: “The Kazakh people will embrace communism without the slightest trouble. It will even adopt communism sooner than any other peoples will, for its traditional mode of life is already very close to communism.”

Deep down, these communist nationalists and fellow-travellers might differ amongst themselves in their attitude towards communist ideology and the problem of world revolution, but they had in common a feeling of confidence, if not in the Russian proletariat, then at least in certain Comintern leaders, notably in Lenin, and a conviction that communism was potentially a factor favourable to the liberation of the Muslim peoples. Even the most cautious con-sidered that a temporary alliance with the Bolsheviks was useful, and necessary too. This band of Muslim intellectuals dominated the local communist parties and the Soviet administration of the Muslim territories of the USSR for several years, being virtually unchallenged until 1923. Thereafter, its authority waned steadily until around 1928, when the great purges of the national communist parties began. But it would be a mistake to underestimate the effect this group had on the politics, economy and culture of the Muslim peoples. (с. 103-6)

The phase of collaboration between these nationalists and Bol-shevik authority varied in length from region to region. In Bash-kiriya, it was briefer than elsewhere...   In the Kazakh country, the Alash Orda leaders held some of the top posts in the republican administration until 1925-6. Ahmed Baytursun, a member of the CP(b) since 1920, was for years the ruling spirit of the right wing in the Communist Party of Kazakhstan, while his companions had complete control of education, press and publications, and gave a thoroughly nationalist stamp to Kazakh Soviet culture. After the nationalist intellectuals, former members of the Alash Orda, had been finally evicted from the party apparatus
and the Soviets, a Russian author, A. Anushkin, writing in 1930, summed up their inifluence in the initial years of Soviet rule:

“Until 1925, the People's Commissariat for National Education, the press and the schools of Kazakhstan were strongholds of counter-revolutionary nationalism. It is enough to recall that Baytursun, the head of the anti-Soviet movement, was then Narkorn (People's Commissar) for Education and in a position, with his companion Dulatov, to make wide use of the press. This, at the time, was one hundred per cent in the hands of nationalists from the Alash Orda.”

Even after the expulsion of the ex-Alash Orda fellow-travellers, the Communist Party of Kazakhstan continued to harbour an important clique of men, practising the communism-cum-nationalism. creed: men like Ryskulov, Mendeshev and Sadvakasov, who were at the fountain head of the complicated deviations expressing Muslim antagonism to the centralism of Moscow.

In the Crimea, the left wing of the Milli Firqa adhered in a body to the Crimean Communist Party. Its leader, Veli Ibragimov, was for some years chairman of the Central Executive Committee of the Council of the People's Commissars of the Autonomous Soviet Republic of the Tatars of the Crimea, before being condemned to death as a “traitor” in January 1928. Other nationalist intellectuals belonging to the moderate faction of the Milli Firqa-such as Osman Aqchoqraqly, Hasan Sabri Ayvaz and Ahmed Ozenbashly, dis-ciples and companions of Ismail Bey Gasprinskiy and erstwhile colleagues on the Terjfiman-likewise stayed on in the Crimea after the installation of the Soviet regime to discharge responsible duties under the administration. Collaboration of this kind in the Crimea between Russian Bolsheviks and Muslim nationalists, subsequently judged to be “against nature”, rested on a two-fold misunderstand-ing. The Muslims were deluded into thinking that they could take advantage of the new regime in finally implementing their reformist movement. The Bolshevists entertained, falsely, the hope that they would be able to re-educate their fellow-travellers and make them in the long run good Marxists.

This collaboration was more or less strongly in evidence in the other Muslim territories as well. In Azerbaydzhan, it was not so spectacular because the nationalist group from the Musavat practically disappeared in 1920 when its leading figures emigrated to Turkey. However, the issue was merely side-tracked and had to be faced when the Hummet went over to the party en masse. The Hummet leadership stayed put [Hummet – азербайджанская национал-социалистическая партия]; Marxist and communist, it yet clung to the traditions inherited from the days when it had been militant on the left wing of the national movement, and it gave communism in Azerbaydzhan a distinctly reformist tinge which was to be condemned, but not until after 1933, as a “nationalist manifestation”. The Hummet chief, Nariman Narimanov, until his death in 1933 was president of the Council of the People's Commis-sars in Azerbaydzhan, and additional member of the Central Com-mittee of the Communist Party of the USSR.

In Turkestan, in face of the total dearth of Muslim Marxist cadres in 1920, the Bolshevik authorities were constrained to throw open the doors of their party and of the Soviet organisations to the jadids: the old militant nationalists who had completely ruled the life of the country until 1924-5. Their influence was undiluted in the People's Commissariats for National Education. The writer Munev-ver Qari, head of the jadids, in 1922 became the first People's Commissar of the Republic of Turkestan. His colleague and friend, Manan Ramiz, was Commissar for National Education in the Uzbek Republic. Abdurrauf Fitrat, leader of the Young Bukharans, was member of the State Council of Sciences of Uzbekistan. Another former Young Bukharan who had become a member of the Com-munist Party, Faizulla Khodzhayev, was chairman of the Council of People's Commissars in the same republic until he was con-demned to death in 1937; while his colleague Akmal Ikramov was first secretary of the Central Committee of the Uzbekistan Com-munist Party. The literary societies also, of such importance for the spread of ideology, were in Turkestan in the hands of nationalists. These disclaimed neither their hostility to the Russians nor their patriotic aspirations. The earliest of the coteries was the Chagatay Gurungi (Chagatay Society), founded in 1920. It contained the best writers of the jadids: Munevver Qari, Abdurrauf Fitrat, Abdullah Avlani, Batu (chairman of the Cultural Affairs Department in the People's Commissariat for National Education in Uzbekistan), and the poet Cholpan, a sworn foe of Russia. These people hardly concealed their sympathy with the Basmachis, and there were as many more who, from the beginning, displayed their hostility to the Russians if not to communism.

The Chagatay Gurungi was closed down in 1922, but the Soviet authorities still hesitated to pick an open quarrel with nationalism. The members of the society kept their posts, and actually revived their coterie in 1927 in the official literary association called Qizil Qalam (Red Pen), which again was dominated by nationalists such as Fitrat, Inagamov, Batu, Atyan, Hashimov, etc. Not until 1928 were measures taken against national-ism in Turkestan. In the event, this was to be a curtain-raiser to the great purge of 1937-8, in the course of which the majority of the pre-revolutionary intellectuals of Turkestan went to the wall. (с. 106-9)

But it was in the Tatar country of the Middle Volga that the influence of these “Muslim communists” went deepest and was most spectacular. Moreover, it was here that this influence bore most directly on the fate of the Muslims of Russia as a whole; and it is, of course, the case which is best known. The outstanding figure in this band of men was Said Sultan Galiyev who, with his team of com-panions between 1920 and 1923, and even in certain sectors till 1928 and later, had absolute control of political and cultural life in the Tatar Republic. Up to 1923, the “Sultangaliyevists” formed the right-wing majority in the Tatarstan Communist Party and entirely ruled its Central Committee. At one juncture, in 1928, their pre-dominance was such that the Tatar communists - always split hitherto into rival formations of the left and of the right - combined in a single “nationalist” front against their Russian comrades. They likewise held the key posts in the administration of their republic: the People's Commissariat for National Education (Mikdad Burun-dukov); the vice-chairmanship of the Gosplan (Veli Ishaqov); the chairmanship of the Central Executive Committee (Keshaf Mukh-tarov). Their grip on the Tatar komsomol Organisation also was effective, for the komsomol's first Regional Bureau, elected in 1920, contained four members who were all in Sultan Galiyev's entourage: Fathi Burnash, Shamil Usmanov, Haris Mukhtarov and Alim Kildishev. The periodicals of the Tatar komsomol, and notably the Kazan’ papers Qyzyl Sharq Ydshlere (Youth of the Red Orient) and Qyzyl Ydshler (Young Reds), were in nationalist hands until 1923-.  Even after the expulsion of Sultan Galiyev from the party in 1923, the komsomol direction remained a stronghold of Muslim national-ism.

Education was another bastion manned by “fellow-travellers'. “Tatar schoolmasters and professors,” declared a Soviet author, Barkovskiy, to the central committee of the Union of Godless Zealots in 1930, “are generally former members of the clergy who have kept their close ties with the Muslim religion. No anti-religious work is possible in these conditions.” Literature was, however, the happy hunting-ground. The October Revolution had, in fact, upset nothing in the cultural sphere. For years-actually until 1928-30 the jadid pre-revolutionary writers dominated letters and, enjoying the practical protection of Burundukov, the People's Commissar for National Education, were able to perpetuate the pan-Turk ideology of the old progressive bourgeoisie. Not until 1930 could the Soviet authorities make up their minds to act against the various official and non-official cultural bodies - the dens of nation-alist counter-revolution, as they were termed - such as the Jidigan literary club. This, to quote a Soviet Tatar author, “under cover of the Soviet government pursued a bourgeois policy, ridiculed Soviet realities and the Bolshevik Party, extolled the peculiar cultural and spiritual qualities of the Tatar people, and defended the idea of the unity of all the Muslim populations of the USSR”. Other organisa-tions, e.g., the Union of Tatar Proletarian Writers and the Tatarstan State Publications (Tatgosizdat), were not unmasked as nationalist citadels until 1932. (с. 109-110)

Between 1920 and 1923, Sultan Galiyev, the leader of Tatar “national communism’, was the highest ranking and the most influential Muslim in the party hierarchy. He was a member of the Inner College of the People's Commissariat for the Nationalities (Narkom-nats), chief editor of the review Zhizn' Natsional'nostey, professor at the University of the Peoples of the East, and Stalin's right hand in the Narkomnats. Among the communist command, his was the voice most listened to on matters affecting the nationalities. It is therefore no surprise that his theories on the communist revolution in a Muslim context should have been copied or adapted by those of his co-religionists, who, with him, had consented to collaborate with the Soviet regime. His ideas, with local variations, were the model for all national communists in the years named and even, after his first fall from grace, until 1928. (с. 110)

В связи с политикой коренизации книга замечает:  In spite of the Soviet leadership's evident goodwill, it was not possible to repair the educational gap between the Muslims and the Russians. As to political equality: the want of a proletariat and the numerical weakness of the intelligentsia rendered it illusory. None the less, from 1921 onwards the authorities endeavoured to give practical effect to it by means of what was called the policy of korenizatsiya (literally, the striking of roots), which meant assigning so far as possible to Muslims a percentage of administrative posts proportionate to their weight in the population of the given territory. The expectation at the time was that this policy would prove to be the best method of furthering the growth of national cadres, would satisfy nationalist aspirations, and end the conflict on that score once and for all.  (с. 135)

ВНИМАНИЕ! Важный и яркий отрывок про обращение большевиков с исламом!

The communist state should, of course, avoid giving the Muslims the impression that, in attacking the religion of the Prophet, it was merely prosecuting the campaign opened in the nineteenth century by the Christian missionaries. Such a confusion was the more pos-sible in that, on the admission of the Bolshevik leaders themselves, the early anti-Muslim propagandists included a certain number of ex-missionaries, apostate by conviction or self-interest, who suc-cumbed to the logic of pursuing under their new employers the work begun under the aegis of the Orthodox Church. It was Emelian Yaroslavskiy, president of the Union of Godless Zealots, who de-clared, somewhat later, in 1925: “Incautious anti-religious propa-ganda among these populations may well revive memories of [tsarist] oppression and be interpreted by the most fanatical section of the Muslim populace as a repetition of the past when the Chris-tians attacked Muhammad's religion.  (стр. 141)

Итак, Миней Губельман, председатель Союза Воинствующих Безбожников, гонитель православных, издевавшийся над ними в своих газетах (хотя, нужно сказать, мягче, чем кое-кто из нынешних служителей информации), устроитель кощунственных шествий у православных храмов и по улицам христианских городов – сам Миней Губельман заявляет, что “Неосторожная антирелигиозная пропаганда среди мусульман” может затронуть их чувства. [Ссылка: “Безбожник”, 8 янв. 1925]

И далее:

Forced finally to neutralise the centrifugal trend of nationalism, the authorities thought, with Sultan Galiyev, that at all costs they must avoid proclaiming atheism as a general law, since this would both repel the devout Muslim masses and be incomprehensible to them. To his comrades Sultan Galiyev preached extreme caution if they were to pick their way through the classic tangle of religion and nation. He advised them to measure the dose of anti-religious action according to the state of health of the specific community. He classi-fied the Muslim peoples of Russia by their receptivity to propaganda, which hinged on their cultural level and the organised strength of the “clergy” in the given territory. In his draft sketch, the most receptive were the nomads: Kazakhs, Kirgiz, Bashkirs; next came the Volga Tatars; then the Crimean Tatars; fourthly, the Azeri; after them the Caucasian highlanders; and lastly the Turkestanis. (с. 142)

Затем книга пишет о движении “красных мулл” – которое имеет некоторую, но все же довольно бледную аналогию в обновленцах (живоцерковцах):  The October Revolution... produced a split in the ranks of the Tatar clergy, among whom two warring camps had been formed: the White mullas on one side, inimical to the new regime; and on the other, the Red mullas supporting it. (с. 143)

Теперь – еще об отношении большевиков к исламу:

Following the cautionary advice of Sultan Galiyev, the Soviet government in 1921 everywhere restored the rights and privileges of Muslim institutions which had been declared null and void during the years of “war communism”. Although the principle of the separa-tion of State and Church laid down in 1918 was not called in ques-tion, its application-noticeably brusque and hasty from 1918 to 1920 - was circumspect and unhurried after 1921. The texts of constitutions promulgated in 1922-3 in Central Asia and the Caucasus displayed an astonishing forbearance towards the religion of Islam as compared with the severity of the approach at the same moment to Christianity... The 1922 Constitutions of the Bukhara and Khorezm Republics recognised (art. 8 and art. 9 res-pectively) the absolute religious freedom of their citizens, and the right to observe Muslim ritual, with the sole proviso that this should not prejudice the civic rights of other citizens. Moreover, there was nowhere in these constitutions any reference to the freedom of anti-religious propaganda. Again, whereas in Christian-populated terri-tories the clergy was invariably deprived of electoral rights, in the Muslim areas the ministers of religion were treated as citizens with full rights. In Azerbaydzhan, a special order in council accorded the Shi'ite clergy the right both to vote and to stand for election. It was the same in the Central Asian republics. Thus, art. 58 of the Con-stitution of the Bukhara Republic, which enumerates the persons unqualified to vote, makes no mention of mullas, while art. 64 of the Khorezm Constitution made ineligible to vote only such ministers of religion as were “known to be enemies of the Soviet government”.

This liberality, of course, was tactical and temporary. It should not be forgotten that, the instant the Civil War was over, the Soviet government had set out to bring Islam down by undermining the basic institutions on which it rested: the properties in mainmort (waqfs) which guaranteed the clergy's economic power; the courts both of the “adat (customary law), and of the Shari'at (Quranic law), which enabled Islam to keep its hold on the private life of the believers; and confessional instruction. The attack on these was simultaneous. The waqfs, both public and private alike, whose revenues went to maintaining the mosques, religious schools, hos-pitals and so on, had been abolished on the Volga by the tsarist government but still survived in the Crimea, the Caucasus and, above all, in Central Asia where they accounted for between 8 and 10 per cent of cultivated lands. The Tashkent Soviet had expro-priated these throughout the former Governorate General of Turkes-tan, but they were restored by decrees dated June 20 and December 28, igz2 of the Central Executive Committee of the Turkestan Republic. The waqfs of mosques were handed back to the religious bodies responsible for places of worship, while those whose income had been earmarked for the maintenance of Quranic schools were entrusted to a mixed commission of mullas and representatives of the People's Commissariat for Education. A little later, their adminis-tration was made over to a Special Board of Direction in this Com-missariat, charged with the distribution of the revenues to the religious schools on the single condition that these should modernise their teaching. (с. 144-5)

Таким образом, советское правительство провело десекуляризацию земельной и иной собственности.  Конечно, это была временная мера и в 1925-1930 г. предоставленная исламским учреждениям собственность была изъята, но как показателен сам этот шаг!

Советские власти также допускали тогда религиозные исламистские школы (мектебы и медресе) – хотя позднее эти школы были, конечно, закрыты:

By 1920, moreover, the rival Soviet schools were making their appearance and multiplying apace. In November 1921, the number of these in Turkestan alone was already 1,117 with 89,970 pupils, notwithstanding the shortage of funds and of qualified teaching staff. But these handicaps were such in the next two years that, by September 1923, the Soviet schools in Turkestan had fallen to 678, catering for only 31,000 Muslim children.  The government machine had no option but to go into reverse. The decrees of June and December 1922 of the Turkestan Soviet Republic brought back the religious schools and restored to them the enjoyment of waqf revenues.  (с. 148-9)

[конец цитат из Benninsen’а]

Словом, до конца 20-х гг. ислам в СССР вполне процветал, насколько под большевиками было возможно какое-то процветание.  Во всяком случае, положение православия и ислама под советским режимом в 1918-1928 гг. - несравнимо.

Конечно, “любовь” коммунистов к исламу и мусульманскому националисту была любовью по расчету, а не сердечной.  В 1928 г. расчет кончился, и комвласть начинает преследование ислама.  Об этом я уже писал: воспрещается паломничество в Мекку, "закат" (пожертвовния), соблюдение поста в Рамадан; дается ход губельмановцам, начинается кампания по закрытию мечетей (в 1942 г. их осталось только 1312 во всем СССР, тогда как в 1912 г. насчитывалось 26.279 мечетей).

Советы также уничтожают арабскую письменность (впрочем, с сугубо лингвистической точки зрения переход на латинский или кириллический алфавит был оправдан – но, конечно, не такой резкий, который произошел; необходимо было по меньшей мере переложение с арабского алфавита на новый существующего корпуса памятников письменности – богословских, философских, исторических, художестенных произведений; и переиздание их; обо всем этом большевики не заботились).

Обо всех этих фактах книга пишет.

Однако о репрессиях мулл почти никаких сведений нет.  Говорится, что к 1917 году в России было 45.339 мулл, не считая Бухары и Хивы (с. 149, 174), что в 1927 г. ситуация примерно такой же, и что в 1932-1938 гг. была арестована б’ольшая часть этих мулл (с. 151, 174).  Все.  Более никаких сведений НЕТ.

Потому о том, что происходило, судить очень сложно.  Скажем, про преследования православной церкви есть обширные материалы, есть подавляющие, кровавые мартирологи: напр. [сост. А.А. Валентинов, вводная статья П.Б. Струве, “Черная книга. Штурм неба. Сборник документальных данных...”, Париж, 1925] или [Вл. Степанов (Русак), “Свидетельство обвинения. Церковь и государство в Советском Союзе.” (3 тома), Jordanville, 1987]; или [его же, “Пир сатаны. Русская православная церковь в “ленинский” период (1917-1924)”, Jordanville, 1991].

Ничего подобного про мусульман нет.  Мне не известно ни одного издания, хотя бы в малой части подобного этим мартирологам.

Потому напомню еще раз свои слова:  “Про мусульманское духовенство у меня статистических сведений нет, но общее впечатление таково, что их трогали много чаще чем раввинов, но существенно реже, чем православных священников.”

В свете сказанного они выглядят оправданными.

Цитированное выше издание (“Ислам в России”, М. 1996, с. 59-60) также указывает, что с началом коллективизации поднялась волна репресий, и со ссылкой на журнальную публикацию – которую я еще не успел просмотреть – указывается, что в годы сталинского террора погибло более 30 тыс. мусульманских священнослужителей, а по некоторым оценкам – даже 50 тыс.  Принимая эти оценки, мы заключаем, что погибло от 60% до 100% мусульманского духовенства (что согласуется со мнением, высказанным в Bennigsen, 1967).

Но что все же меньше чем 140% (и тем более 400%) – каковые оценки имеются для православного духовенства.

Во всяком случае, почву, из которой росло мусульманское духовенство, не снимали слоями, как это делалось с православным, раз за разом.

Потому сделанное мною утверждение представляется, в целом, обоснованным.

Остается добавить, что на 1972 г. в СССР было 6500 православных священников и 8000 мулл.
 

Для полноты картины можно еще сопоставить участь православия с положением униатства.  "Либеральный" церковный историк пишет об этом так [Д. Поспеловский, "Православная церковь в истории Руси, России и СССР", М. 1996, стр. 279-280]:

"Поскольку эти земли (особенно украинские и белорусские) были присоединены под лозунгом освободительного воссоединения с братскими народами, население нужно было убедить в религиозной терпимости советской власти... В последние два предвоенные года (с конца 1939 г. до середины 1941) в советской печати (даже в "Безбожнике") все чаще появляются статьи о том, что не надо путать простых верующих с религиозными идеологами и религиозной идеологией.  Верующие, мол, вполне честные советские трудящиеся и патриоты.  Классовым врагом является религиозная идеология, а не люди, религиозные чувства которых не следует оскорблять.  На "освобожденной" территории проводится политика относительной терпимости по отношению к верующим и духовенству при интенсивной пропаганде против религии как мировоззрения... насильственного закрытия церквей нет, и редки случаи ареста духовенства, даже униатского в Галиции.  Тогда же восстанавливается регулярная неделя с воскресеньем в качестве выходного дня, вместо введенной в 1929 г. "пятидневки" с шестым днем в виде выходного, воспринятой "Безбожником" как важный шаг в наступлении на Церковь, лишающий верующих регулярного посещения церкви по воскресеньям."

И только в 1945 г. униатскую иерархию постигли преследования: к февралю 1946 г. из 2000  униатских священников было арестовано 706 (т.е. 35%; Поспеловский, с. 312), из оставшихся 997 (77%) подписали - разумеется, не без давления - прошение о присоединении к православию.

Итак, про сравнительное положение религий мы в основном закончили.  Когда Ленин отдавал распоряжение

"... мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сопротивление черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий... процесс против шуйских мятежников [должен закончиться] расстрелом очень большого числа самых опасных и влиятельных черносотенцев Шуи... Москвы и... других духовных центров"  (Поспеловский, с. 241)

Можно добавить, что это неравное положение сохранялось и позднее.  Позвольте, в качестве примера я опять процитирую из книги А. Дикого.

[начало цитаты]

На вопрос о преследованиях иудейской религии в СССР, государстве, где всякая религия провозглашена "опиумом для народа" и с ней ведется борьба, можно утверждать, что иудейская религия находится в лучшем положении, чем все остальные. Как уже упомянуто в предыдущем изложении, даже выпечкой мацы занимался в предвоенные годы Московский Горсовет, в то время, как куличи и пасхи не только не приготовлял горсовет, но это было запрещено делать всем булочным, кондитерским и пекарням, каковые в СССР находятся в руках государства. Евреи в Москве имеют отдельные еврейские кладбища, что не разрешается ни одному вероисповеданию, кроме иудейского.

А в дни больших еврейских праздников в Москве невозбранно, даже под охраной милиции, происходят многосоттысячные иудейские религиозные манифестации, сопровождающиеся песнями и плясками.

Две самые распространенные американские газеты: "Дэйли Ньюс" от 18 октября 1965 года и "Нью-Йорк Тайме" от 19 октября того же года, сообщают подробности этих торжеств. "Дэйли Ньюс" пишет о "полумиллионе московских евреев, певших и плясавших на улицах, прилегающих к синагоге" и сообщает, что манифестация эта длилась от 6 часов вечера до полуночи.

"Нью-Йорк Тайме" пишет об этом подробнее, но говорит не о "полумиллионе", а о "десятках тысяч молодых и старых евреев", которые приняли участие в этих торжествах, причем целый блок улиц, прилегающих к синагоге, был закрыт для движения. Поющие и пляшущие евреи заполнили Архиповский переулок, на котором находится большой госпиталь, и милиция не препятствовала им петь и плясать до полуночи.

Приведенный выше факт, в достоверности которого нет никаких оснований сомневаться, без всяких слов свидетельствует насколько в Москве "притесняется" иудейская религия.

И в то же время в Москве немыслимы крестные ходы с десятками тысяч участников, да еще под охраной милиции. Зная все вышеизложенное, трудно согласиться со всеми теми, которые во всех газетах мира пишут о религиозных преследованиях евреев в СССР, забывая при этом, что все другие вероисповедания в СССР в вопросе свободного исполнения своих религиозных праздников и обычаев стеснены неизмеримо больше, чем евреи.

[конец цитаты]

Daily News я не стал проверять – газет с таким названием немало; Дикий, вероятно, имел в виду какую-либо из D.N. выходящих в одном из городов на восточном побережье, м.б. Нью-Йорке.  На первый раз я огрничился NYT за 19 окт. 1965 г.  Действительно, на странице 15 находим статью Peter-а Grose под заглавием “Moscow Jews Dance and Sing Outside Crowded Sinagogue”, в котрой сообщается о том, что << Tens of thousands of Russian Jews, young and old, sang and danced outside Moscow’s Central Synagogue tonight in celebration of the Jewish festival of Simachat Torah, the Day of of Rejoicing in the Law.  More than 3000 worshippers crowded into the rococo synagogue for a three-hour service, but many thousands more who could not get in, milled excitedly outside, laughing, clapping and shouting in rhythm as youngsters kicked their heels high and hurled one another above the heads of the crowd... They danced to popular old Yiddish songs like “Lomir Alle, Alle in Enim”... >>

“This is the annual [!!] festival for the Moscow Jews, a traditionally happy occassion that attracts many young people who do not normally go to the synagogue... As Soviet authorities have tended to show greater leniency toward Jews in recent months, this year’s selebration was seemed even gayer than usual. [!!]”

Как видно из этого описания – это не единичное событие, а ежегодное, и происходило и раньше, и не где-нибудь, а в центре Москвы, в Архиповском переулке.  Т.е. оно происходило и в годы хрущовских гонений на православную церковь (памятником которых теперь являются не только разрушенные души, но и многие памятники древнерусской архитектуры, целые ансамбли), и в каковые времена и помыслить о возможности крестного хода в центре Москвы, да еще массового, было просто абсурдно.

На этом с религией пока закончим.

============

> Где это Вы прочитали про приговор "расстрелян как патриот"?

На этот вопрос, к сожалению, я Вам сейчас ответить не могу.  Но лелею надежду, что, быть может, Вы поверите мне на, если Вам угодно, честное черносотенное слово, что читал.  Я читал довольно большое количество источников по красному террору, больше, чем средний человек из российской читающей публики: советские газеты тех лет (от центральных до более местных, но заслуживающих внимания, как то “Известия Кронштадтского Совета”), многие статьи и воспоминания (того же Мельгунова в т.ч.),
“Еженедельник ВЧК”, и, конечно, документальные книги - “Корабль смерти”, “Красный террор” Мельгунова, материалы Особой комиссии по расследованию злодеяний большевизма при главнокомандующем силами Юга России и др.

Я бы мог поискать эти случаи, но дело даже не только во времени, а в том, что просматривать эти материалы непросто даже для людей с прочной психикой.  Мне бы не хотелось без особой нужды это делать.  Могу Вас уверить, что такие приговоры встречаются неоднократно.

Между прочим, по крайней мере однажды я видел такой случай описанным в каком-то из издаваемых в России журналов: по всей видимости, это был “Наш Современник” или “Москва” (т.е. издания и Вам легко доступные), причем описание сопровождалось ссылкой.  Любопытно, что в том примере речь, сколько помню, шла о расстреле еврея по обвинению в русском патиотизме.

Что не удивительно, травили же, скажем, Осипа Мандельштама за русский шовинизм.  Так, например в “Правде” за 10 авг. 1933 г. некий С. Розенталь писал, что “от образов Мандельштама пахнет... великодержавным шовинизмом”.  Итак, О.Э. Мандельштам – шовинист, и понятно, что дело идет именно о русском, а не еврейском “шовинизме”.  Между прочим, обвинение выдвинуто главной партийной газетой, редактируемой Л.З. Мехлисом, который до 1918 г. был членом сугубо "национальной" еврейской партии "Поалей Цион".  Но вообще, Розенталь и Мехлис были по своему "правы": ведь "дерзнул" же Осип Эмильевич опубликовать в советской газете статью, в которой, говоря о поэзии Клюева, выразил свое преклонение перед еще теплившейся тогда "исконной Русью", где, по его определению, "русский быт и русская мужицкая речь покоится в эллинской важности".

В те времена (как, кстати сказать, и сегодня) любой человек, для которого Россия представляла собой безусловную самостоятельную ценность (а не "материал", из коего необходимо нечто "выработать"), рисковал быть обвиненным в "национализме", "шовинизме", "фашизме" и, разумеется, "антисемитизме".  Именно в этих "преступлениях" были обвинены тогда П.А. Флоренский, А.Ф. Лосев, С.Ф. Платонов, М.М. Бахтин...

Ну и, наконец, разве Вы не знаете, за что расстреляли Щегловитова и Дурново, М. Меньшикова и Иоанна Восторгова, Т.Д. Флоринского и С.Н. Щеголева и многих, многих других русских людей.  Разве Вы не ведаете, что революционное противоборство было par exellence столкновением безнационализма с русскостью?  Разве не известно Вам, что в основаниях мировоззрения и мироощущения, породившего коммунистическую доктрину и составлявшего ее пафос и страсть, двигавшего обуянными, одержимыми ею людьми, лежало именно отрицание сложного, органического, индивидуально-конкретного бытия, которое с такой полнотой выражается во всем истинно-национальном? ( http://doctrina.ru/wwwboard/messages/1880.html )

Это тонко почувствовал умный Струве, высказавший это - еще в ~ 1909 г. (см. выше) в философском плане, а в 1924 году - в практически-политическом:

"Идеологически и политически дело большевиков состояло в разложении национально-государственного состояния и политически в разрушении национального государства.  Предъ этим идейным содержанием и политическим смыслом т.н. большевизма должны замолкать и исчезать все другие разногласия.  Черта проходит не только четко, - но и разительно: она проведена в сердцах и написана кровью в истории. Национализм против интернационализма."  ( https://www.angelfire.com/nt/oboguev/images/struve.htm )

------

Наконец, раз уж было упомянуто и зашла речь о сравнительной судьбе русской национальности и культуры и иных национальностей под большевистским правлением, то нельзя не вспомнить о национальной политике большевиков.  Первоначально я расчитывал поместить на web-servere статью, дав на нее ссылку, которую я уже упоминал и которая является must read для всякого желающего понять существо или хотя бы внешне-фактическую сторону большевистской политики в отношении национальностей:  Y. Slezkine, "The USSR as a Communal Apartment, or  How a Socialist State Promoted Ethnic Particularism" // Slavic Review 53(2), с. 414-452.

К сожалению, хотя сам проф. Слезкин (с которым, впрочем, я не имею чести быть знакомым) любезно согласился на публикацию его статьи в Интернете, но редактор Slavic Review ответил мне, что, к несчастью, оффициальная политика журнала в настоящее время - не разрешать каких-либо электронных перепечаток.

Потому я ограничиваюсь цитированием преамбулы статьи, освещающей все же ее содержание:
 

Soviet nationality policy was devised and carried out by nationalists.

Lenin's acceptance of the relity of nations and "national rights" was one of the most uncompromising positions he ever took, his theory of good ("oppressed-nation") nationalism formed the conceptual foundation of the Soviet Union and his NEP time policy of compensatory "nation-building" (natsional'noe stroite'lstvo) was a spectacularly successful attempt at a state sponsored conflation of language, "culture," territory and quota-fed bureaucracy. The Lenin Guard duly brought up the rear (with Bukharin having completed his vertiginous leap from cosmopolitanism to non-Russian nationalism by 1923), but it was Stalin who became the true "father of nations" (albeit not all nations and not all the time). The "Great Transformation" of 1928-1932 turned into the most extravagant celebration of ethnic diversity that any state had ever financed; the "Great Retreat" of the mid-1930s reduced the field of "blossoming nationalities" but called for an ever more intensive cultivation of those that bore fruit; and the Great Patriotic War was followed by an ex cathedra explanation that class was secondary to ethnicity and that support of nationalism in general (and not just Russian nationalism or "national liberation" abroad) was a sacred principle of marxism-leninism.

If this story sounds strange, it is because most historical accounts of Soviet nationality policy have been produced by scholars who shared Lenin's and Stalin's assumptions about ontological nationalities endowed with special rights, praised them for the vigorous promotion of national cultures and national cadres, chastized them for not living up to their own (let alone wilsonian) promises of national self-determination, and presumed that the "bourgeois nationalism" against which the bolsheviks were inveighing was indeed equal to the belief in linguistic/cultural-therefore-political autonomy that the "bourgeois scholars" themselves understood to be nationalism. Non-Russian nationalism of-all kinds appeared so natural and the Russian version of marxist universalism appeared so Russian or so universalist that most of these scholars failed to notice the chronic ethnophilia of the Soviet regime, took it for granted or explained it as a sign of deviousness, weakness or negligence. This essay is an attempt to recognize the earnestness of bolshevik efforts on behalf of ethnic particularism. Uncompromisingly hostile to individual rights, they eagerly, deliberately and quite consistently promoted group rights that did not always coincide with those of the proletariat. "The world's first state of workers and peasants" was the world's first state to institutionalize ethnoterritorial federalism, classify all citizens according to their biological nationalities and formally prescribe preferential treatment of certain ethnically defined populations. As I. Vareikis wrote in 1924, the USSR was a large communal apartment in which "national state units, various republics and autonomous provinces" represented "separate rooms". Remark ably enough, the communist landlords went on to reinforce many of the partitions and never stopped celebrating separateness along with communalism.
 

Потому - увы или к счастью, это как угодно - культуры и народы чувствовали себя под большевицким режимом вовсе не одинаково.  Первые его 15 лет представляют картину яростной борьбы, направленной на выкорчевывание русской культуры и аннигиляцию русской национальности, при одновременной поодержке большинства остальных национализмов.

Статья Слезкина дает широкую картину этого процесса, особенно во второй его составляющей.

(Еще раз отсылаю интересующихся также и к материалам XII съезда; если будет интерес, я могу воспроизвести наиболее интересные из их отрывков, а также другие материалы о борьбе с "великорусским шовинизмом".)

Почему такова была политика большевиков?  Отчасти, конечно, это объясняется доктриной австромарксизма, которая, разумеется, была совершенно чужда России, но чужда ровно настолько же, насколько и новый правящий класс.

Отчасти - яростным отрицанием национальной онтологичности (о причинах чего я писал выше в этой заметке и в ряде других заметок, напр. в http://doctrina.ru/wwwboard/messages/2572.html - которая, в некоторой части, относится не только к евреям, но также и к этномаргиналам великорусского происхождения).

Большевики, в силу описанных причин, были готовы допустить какую-либо национальность только декоративно, но не онтологично (это отразилось в формуле, что допустимым является только "национальное по форме, социалистическое по содержанию").

Поскольку именно русская культура и национальность в первую очередь образовывала лицо России, с ядром именно русской культуры прежде всего сталкивались большевики как со своим главным противником, то именно русскую жизнь и надлежало ломать прежде всего.

Остальные можно было, по их второстепенности в качестве противника, пока и потерпеть (за них принялись, когда разобрались с русскими), они не играли такой роли, особенно если это были  декоративные, мало-онтологичные национализмы ("социалистические по содержанию").  Потому политика поддержки "малых" национализмов как одного из орудий против широкого, мощного русского национализма - была, с точки зрения большевиков, вполне разумной стратегией.

==========

> придется кому-то взяться за перо и заняться неблагодарной работой по подсчету шулерских приемов наукообразных фальсификаторов типа Энгельгардта и Ко. Например, насчет того, что такое Закарпатье, кем считают себя его жители, как зародилось москвофильство прошлого века и чем оно закончилось, а также насчет того, как относились Масарик и Бенеш к России и русскому народу.

Ну что же, займитесь, только хочу Вас предупредить: в отличие от мусульманских дел, Карпатская Русь и Галичина – область моих интересов.  И тут все относящееся к делу я знаю ХОРОШО.

Если угодно, то выступите.  Прямо сейчас у меня были другие дела и намерения на ближайшее время, но если уж Вам так не терпится, я сделаю web page с карпаторусскими материалами (благо, кое-что у меня есть уже в формате Word), где будет написано, кем считали себя жители Карпатской Руси, и про "москвофильство", и про Масарика и Бенеша и как они относились к России и русскому народу.

Кстати "москвофильство" пора бы называть его нормальным именем - общерусское (т.е. попросту - русское) движение.

А зародилось это движение... Вы Духновича читали?